Мемуары ротного придурка

Между похоронно-трофейной командой и саперной ротой оказалось много общего. Только саперы рыли не братские могилы, а НП (наблюдательный пункт), КП (командный пункт) командира полка и землянки для начальства. Что же касается трофеев, то у саперов эта работа была налажена намного лучше, чем в похоронно-трофейной команде. Саперы шли впереди, поэтому и трофеи брали первыми. На любом объекте они могли написать слово "мины!", которого было достаточно, чтобы избавиться от всех прочих претендентов. Трофеи трофеями, а жизнь все-таки дороже.

Конечно, полковое начальство, которое само жаждало приобщиться к завоеванному имуществу, подозревало о таких хитростях и время от времени пыталось саперов "раскулачить", как выражался наш замполит Пинин.

Трофеями у нас ведал сам старшина роты по кличке Мильт - старая милицейская лиса. В гражданке Мильт был станичным милиционером на Дону и по совместительству подрабатывал конокрадством.

Когда-то он сам занимался раскулачиванием, отыскивал запрятанное кулаками добро и его реквизировал. Как припрятать от начальства трофеи, его учить не надо было. На фронте существовал термин "организовать трофеи" от немецкого слова "organisieren".

У нас "организацией" трофеев занимался большой специалист по части отчуждения социалистической собственности сержант Бессеневич (или Бес, как все его называли). До армии Бес был высококвалифицированным вором-рецидивистом и прибыл на фронт из Воркутлага, и естественно, трофейные операции обычно поручались отделению, которым он командовал.

Содружество представителей двух миров - уголовного и милицейского, как это обычно бывает, приносило хорошие плоды. Трофеи делились между всеми саперами согласно основному принципу социализма: "От каждого по способностям - каждому по его труду".

Когда было разрешено посылать с фронта трофейные посылки, Мильт занялся этим делом вместе с ротным парторгом; в порядке установленной очередности и в соответствии с социалистическим принципом наша партийно-милицейская прослойка собирала каждому саперу посылку и отправляла через полевую почту на адрес его семьи.

Мне тоже что-то выделили, но я от своей очереди отказался по принципиальным соображениям (так как это добро попросту отбиралось у местного населения), хотя семье моей тети что-нибудь из этого добра не помешало бы в те годы.

К моим чудачествам к тому времени в роте уже привыкли, но на этот раз мне пришлось поочередно объясняться с парторгом и старшиной. Со своей принципиальностью я дошел до того, что первым полез объясняться с руководством. Речь моя выглядела примерно так.

- В Крыму мы брали трофеи на немецких складах, это я еще понимаю, - сказал я парторгу. - В Германии - тоже трофеи. А мы ведь грабим трудящихся чехов и поляков. Разве это пролетарский интернационализм?

Парторг непонимающе посмотрел на меня и вдруг сказал:

- А что, по-твоему, товарищ Сталин дурее нас с тобой? Раз на посылки разрешение дадено - нечего тут мудрить! Наша кровь подороже ихнего добра. Ты советский патриот или кто?

Мильт после со мной поговорил.

- Ларский, хошь философию разводить - твое дело. Другим больше достанется. Но сор чтоб из избы не выносил. Капитану Скопцову чтобы ни-ни...

(Замечу вскользь, что Мильт по совместительству был в роте резидентом капитана Скопцова, полкового особиста. Он-то хорошо знал, что капитану можно говорить, а что нельзя.) О работе возглавляемой Мильтом агентурной сети Скопцова, в которую, как комсорг, входил и я вместе с парторгом, речь пойдет впереди. Хочу только добавить, что парторг о нашем с ним разговоре насчет пролетарского интернационализма тут же доложил особисту. Он также просигнализировал в комсомольское бюро полка о наличии у меня "нездоровых настроений"…

Вернусь, однако, к своей деятельности ротного придурка.

Полковой инженер взял меня в саперную роту в качестве заштатного писаря и связного против воли Мильта. Старшину саперной роты Ивана Никифоровича Раздиваева прозвали Мильтом за то, что он до войны служил станичным милиционером. Это был пройдоха высшей марки, к тому же жуткий бабник и конокрад. Нашего ротного капитана Семыкина, который ему в сыновья годился, он так сумел опутать, что фактически всю власть забрал в свои руки.

Донской казак, он был "нутряным"антисемитом и к евреям относился с отвращением, словно к тарантулам. Однако, по его собственным словам, он умел с собой совладать, и чувства свои выражал весьма деликатно. Я, например, никогда от него не слышал слова "жид", а всегда - "ваша нация". Меня же он подчеркнуто величал товарищем Ларским…

- Я вашу нацию наскрозь вижу, - обычно заявлял Мильт. - Как воротишься в Москву-то опосля войны, небось сразу в правительство полезешь!

- Б...дь буду, не полезу, товарищ старшина! - божился я, но Мильт продолжал свое. Знал бы он, что я давным-давно побывал и в "наркомах" и в "правительствах", и все это уже пройденный этап моей жизни.