Я с Сашкой и Васькой оказался в 4-й стрелковой роте, которой командовал пожилой капитан Коломейцев. Когда наше пополнение утром построили, чтобы распределить по отделениям и взводам, я к своему изумлению обнаружил, что портной Сашка из рядового превратился в... старшину, а сапожник Васька, бывший самым заядлым придурком в запасном полку, произведен в... сержанты! Свои солдатские погоны они поснимали и достали из вещмешков старые, соответствующие их фронтовым званиям. Вот тогда-то я впервые уразумел, о чем писал уже выше, отчего придурки в нашем запасном полку так и не были пойманы ни одной комиссией. Не успел я прийти в себя, как в строю из комсорга маршевого эшелона - офицерская должность! - превратился во второй номер ручного пулемета системы Дегтярева в стрелковом отделении, которым командовал Васька, во взводе, помощником командира которого ротный назначил Сашку.
Всем раздали винтовки и боеприпасы, а я в запасном, кроме кисти, никакого оружия в руках не держал, не говоря уж о стрельбе... Что же касается ручного пулемета системы Дегтярева, то я даже не знал, с какого бока к нему подойти, хотя до войны познакомился с самим Дегтяревым, когда мой дядя работал на Тульском оружейном заводе. Но как-никак в детстве я, бывая в гостях у бабушки в Доме правительства, играл в дядиной комнате с оружием маршалов, так что имел представление, что такое затвор.
...Стандартный вопрос ротного писаря сержанта Забрудного "Где и когда принимал воинскую присягу?" привел меня в полное замешательство. Ведь по не зависящим от меня причинам я не прошел торжественной церемонии принятия воинской присяги, перед тем как внезапно загремел в маршевый эшелон за полтора часа до его отправления.
Как я мог заявить, что воинской присяги не принимал?! Такой пункт в красноармейской книжке обязательно должен был быть заполнен, иначе юридически я не мог считаться военнослужащим.
Я не хотел обманывать Родину. К примеру, в запасном, когда писарь Григорьев предложил мне переменить национальность и записаться русским, я на такое не пошел, и вовсе не потому, что мне было жалко поставить ему за это четвертинку водки.
- Фамилия у тебя нехарактерная, по-русски говоришь правильно, нос только тебя подводит... Давай запишем, что отец русский, а мать грузинка? Учти, попадешь евреем к фашистам в плен - тебе хана! Да и среди наших тоже такие есть, которые евреев ненавидят еще пуще, чем фашисты... Я же для твоей пользы стараюсь, дурная ты голова, знаешь, сколько я вашего брата в православных "перекрестил"? - говорил мне Григорьев.
"Нет, не нужна мне мать-грузинка, хочу быть перед Родиной честным!" - решил я тогда.
Но теперь я был вынужден Родину обмануть. Я так растерялся, что ляпнул не подумавши: "Присягу принял 23 февраля 1942 года, в день Красной Армии..."
- Еще в армию не призвался, а уже присягу принял? - усмехнулся писарь.
- Простите, я перепутал - 1 Мая! - поправился я. (Так я и провоевал незаконно до конца войны...)
- Судимость имел?
Опять пришлось выкручиваться и врать. Не мог же я признаться, что убежал с оборонного завода, где был осужден по закону военного времени...
- Как насчет репрессированных родственников? - добил меня писарь роковым вопросом.
Когда я уходил в армию, тетя мне твердила: "Лева, заруби себе на носу, что никаких репрессированных родственников у тебя не было, нет и не будет! Ты понял? Иначе будешь иметь неприятности".
Вместо того чтобы ответить так, как меня инструктировала тетя в Москве, я стал мямлить, что, мол, родственников со стороны давно умершей мамы совершенно не знаю и поэтому не могу точно на данный вопрос ответить...
- Ты мне шарики не крути, я вашу нацию знаю! Сука буду, если тебя не расколю! - окрысился на меня писарь.
Он буквально прохода мне в роте не давал - так меня возненавидел...
На мое счастье, как только полк вступил в бой, Забрудный исчез - якобы выбыл по болезни в медсанбат.
Перед вступлением в бой на Керченском плацдарме, после того как нам выдали по "сто грамм", ансамбль дивизионных придурков исполнил перед нами свой коронный номер "Марш энтузиастов":
Здравствуй, страна героев,
Страна мечтателей, страна ученых...
и я вместе со всем полком подхватывал вдохновляющий припев:
Нам нет преград ни в море, ни на суше.
Нам не страшны ни льды, ни облака...