Мемуары. Переписка. Эссе

С. был по-настоящему скромен. Когда я писал о нем книгу, он беспокоился, что я слишком завышаю его значение (были такие разговоры, есть это и в его письмах). Я несколько раз подступал с предложением снабдить книгу его фотографиями, относящимися к разной поре жизни, — он отказался наотрез, я не смог его переубедить. Ни разу за 17 лет я не слышал рассказов о военном прошлом. С трудом я вытянул из него самые необходимые факты для книги. Л. 3. Копелев мне сказал:

— Мы все воевали офицерами, политработниками, а Дезик был солдатом, пулеметчиком, разведчиком. Это другая война.

17 декабря 1979 года он мне написал: «Приближается мой шестидесятилетний юбилей, от которого я стараюсь улизнуть. Видимо, в середине мая дам обычный литературный вечер в ЦДЛ, а потом смоемся в Пярну праздновать день рождения в узком кругу. На юбилеях обычно хвалят юбиляра, от этого становится не по себе и чувствуешь себя, как таракан в стакане. (Это я видел на юбилеях своих друзей.) Почести же “ихние” мне и вовсе не нужны». «Ихние» — официальные. Ни малейшего самолюбования не вызвало награждение орденом, присуждение Государственной премии. Один раз он мне сказал, что из всех наград — фронтовых и послевоенных, боевых и литературных — ему дороже всего нагрудный знак «Отличный разведчик». Приближаясь к семидесяти годам, С. не накопил никаких рублей. До последних дней он должен был работать, что называется, из куска хлеба. Однажды С. мне рассказал, посмеиваясь:

— Нужны деньги. Другой бы засуетился, начал придумывать, как заработать. А я лег на диван, стал соображать, где их взять. Написал Коротичу, предложил издать сборничек в «Библиотеке “Огонька”». Он ответил, чтобы я присылал. И заплатил тысячу рублей[418].

За этим беззаботным рассказом я увидел, зная манеру С. говорить о делах шутливо, серьезные денежные затруднения. Другой раз я пришел к нему в Москве. В доме несколько человек, на столе еда и коньяк, у всех приподнятое настроение. Разговор, шутки. Над застольным гомоном реют остроты С. — самые неожиданные и веселые. Через полчаса мы с ним выходим и уединяемся в кабинете. С. враз помрачнел. Замолчал. Потом сказал:

— Вот, приехал решать задачу на квадратуру круга. Маме 90 лет, одна уже жить не может. В Москве ухаживать за ней некому, переезда в Пярну она не выдержит.

Снова помолчал.

— И еще одна квадратура круга. Нужны деньги. Соседи, которым принадлежит второй этаж дома (речь шла о Пярну), продают его и уезжают. Приехал доставать деньги, а где их взять?

И тоска в голосе, и в глазах.

14

Проблемы сублимировались в творчестве. Но всех проблем оно поглотить не могло. Здесь спасал юмор. Был он у него и мягкий, вызывавший улыбку или даже просто заставлявший что-то вздрогнуть в душе. И горький. Направленный на друзей, знакомых, на недругов, на внезапные противоречия бытия. Слегка заметной сатирической интонацией почти всегда была окрашена его речь — разговорная и эпистолярная. Был он мастером внезапных выпадов и контрвыпадов. Часто его шутки были направлены на самого себя. Приведу кое-что на выбор из его писем ко мне и из моих заметок.

Самая ранняя известная мне острота С. относится ко времени учения в ИФЛИ. Его насмешку вызвали примечания в текстах незадачливых переводчиков, которые, не справившись с трудностями, писали: «Непереводимая игра слов». В студенческой стенгазете он поместил четверостишье «из Гейне»:

Воздух чист и темнеет,
И тихо течет Райн.
Вершины гор светлеют
Im Abendsonnenchein[419].

Так рассказал мне С. Потом эту шутку привел в воспоминаниях об ИФЛИ в несколько отличной редакции Наровчатов.

— Благодаря музыке я сделал карьеру, — поведал мне однажды С. — Знаете, в армии я был карьеристом. Я был запевалой. И вот благодаря этому я, маленький ростом, шел в строю впереди.

Моя кузина сказала С., что один малопочтенный человек дал в Фонд общества охраны памятников целых пять рублей (дело было в 60-х годах).

— Подумаешь! Продал кого-нибудь за десятку, а пятерку отвалил на церкви.

Рассказ самого С. Однажды Евтушенко спросил у него:

— Что бы ты сказал, если бы тебе в глаза заявили, что ты — граф Зубатов?

— Я бы сказал, что Зубатов не был графом, — ответил С.

С. любил маски мудрствующих дураков. Он писал от их лица большие циклы, стихи и прозу. «Фридрих прав. Жизнь есть способ существования белковых тел. Важно выбрать правильный способ. И конечно, иметь под рукой белковое тело».

Об одной даме С. у меня спросил:

— Вы знаете ее общественно-сексуальную биографию?

Другой раз на мой вопрос о некой молодой женщине он ответил:

— Девица средней калорийности.

Однажды в компании рассказали, что Н. Коржавину исполнилось 60, и на его вечер в Нью-Йорке собралось 500 человек. Удивлялись тому, что в эмиграции Коржавин собрал такую публику.

— Подумаешь! — сказал С. — Триста американских евреев и двести индейцев!