Мемуары. Переписка. Эссе

Конечно, фронт, где порою невозможно было выдержать, не оглушая себя алкоголем, остался в крови навсегда. Но не было ли каких-то других стимулов? Вспомним пушкинские прославления аи, «Вдовы Клико», моэта, вина кометы, бордо. Вспомним проклятых поэтов — французских гениев. Вспомним Твардовского с его стихотворением «Ты и я», мемуарные рассказы о том, как он пил, вызвавшие лицемерное негодование современных тартюфов. В хмель можно было на время уйти от моральной ответственности за все, что происходило кругом. Обыватель этой ответственности не чувствует, а поэт — при невозможности повлиять на ход событий — пропускает их через свое сердце.

Для С. имело значение еще одно соображение. Однажды я ему написал, что слишком много выпил, а потом, как рассказала мне жена, уговаривал ее никогда больше не брать в рот хмельного. С. ответил: «Радует меня Ваше продвижение по линии питьевой. Питье развивает эмоции и сверхлогическое сознание (которое профаны называют бессознанием). Однако сам я сильно сократил зону сверхсознательного. И видимо, где-то на полпути мы встретимся в каком-нибудь питейном заведении» (10.3.79).

У С. были основания говорить о роли «питьевой линии» в развитии сверхлогического сознания. Он мне рассказал, как после тяжелого похмелья он ехал из Москвы на дачу. Вдруг в трамвае, в толчее почувствовал себя плохо. Едва добрался в Мамонтовку и решил попробовать писать в надежде, что станет легче.

И написал «Сороковые».

После этого стало лучше, но все еще скверно. Решил попробовать писать еще. И написал «Старика Державина».

Стало совсем хорошо.

— Так я в один день написал два не самых плохих и довольно известных стихотворения, — сказал С., ухмыляясь своему воспоминанию и лихо подкручивая свои едва заметные усики.

Когда вышел в свет сборник «Стихотворений» 1985 года, где проставлены даты, я был немало удивлен тем, что «Сороковые» помечены 1961 г., а «Старик Державин» — 1962-м. Объяснить этого я не умею[421].

Когда была возможность, С. любил начинать день со ста пятидесяти граммов коньяку. Он приходил в рабочее состояние, бывал оживлен, жизнерадостен. Однажды мы с ним стояли в одной гостинице. Это излюбленное выражение С. «В какой гостинице Вы стоите?» Так вот, мы с ним стояли в одной гостинице. И утром, около десяти, С. заглянул на минуту ко мне в номер. Возник разговор, который, пожалуй, был бы невозможен, если бы визиту ко мне не предшествовал визит в буфет. С. неожиданно спросил:

— Как вы думаете, В. С., я тяну на Алексея Константиновича?

А. К. Толстой был среди поэтов, тревоживших сознание С., который даже написал по следам романса А. К. Толстого, но, конечно, совсем иначе, замечательное стихотворение «Средь шумного бала». Однажды он смешно пародировал балладу А. К. Толстого «Василий Шибанов», о чем речь впереди.

— Тянете, если говорить о лирике, — ответил я убежденно.

— И я думаю, что, пожалуй, тяну.

Помолчали. Потом С. вздохнул и сказал:

— А на Федора Ивановича не тяну.

— Не тянете.

— Нет у меня той неограниченной свободы, которая была у него, — твердо сказал С.

Снова помолчали.

— Знаете, В. С., я еще вполне мужчина, — сказал мой друг. — Поэтому я и поэт. Пока я мужчина, я буду поэтом. А когда перестану быть мужчиной, перестану быть и поэтом. Тогда я лягу и умру.

С. ритуализировал питие. У него сложился своеобразный кодекс, сформулированный в афоризмах, отточенных временем.

— Первые три рюмки надо пить подряд, по возможности без перерывов. Чтобы почувствовать. После этого можно сделать паузу, расслабиться, откинуться на спинку стула, закурить.

— Самый плохой коньяк лучше самой хорошей водки.

Так говорил С., хоть, я знаю, не все с ним согласятся. Однажды он пришел ко мне на вечеринку уже под хмельком и потом, опрокидывая с самыми небольшими перерывами рюмку за рюмкой, приговаривал:

— Коньяк — это вещь.

— Не спорьте, В. С., коньяк — это вещь.

— Что тут не говори, а коньяк — это вещь.

И так далее на разные лады.

Как-то я поделился с ним радостью, что хватило предосторожности купить коньяку больше, чем казалось нужным, и участники застолья были вполне удовлетворены.

— Вы разве не знаете моего золотого правила? — спросил он. — Коньяку надо покупать эн плюс одну бутылку, где эн — необходимое и достаточное количество бутылок.

С. вообще был воздержан в еде, а за рюмкой не ел почти ничего.

— Закусывать — значит переводить и питье, и еду.

И пояснял: пьют, чтобы испытать хмель, а закуска этому препятствует. Не употреблял безалкогольных напитков.

— Пепси-кола? Это же хорошо темперированное мыло.

В ИФЛИ С. учился на французском отделении. И теперь, выпив, вдруг объявлял:

— Рабочий язык французский!

И переходил на французский.

Когда С. был один, я пытался — безуспешно — ограничить его. Он говорил:

— Encore un verre, B. C.! Je vous prie!

— Il ne faut pas, Д. С.!

— Il faut, mon ami!

— Il ne faut pas, cher maitre![422]

И так далее.

Мы были вчетвером в ресторане с женами, ресторан в пятнадцати минутах ходьбы от дома С. Вышли, и С. стал искать такси. Я сказал, что после ресторана лучше идти домой пешком, погулять.