Мемуары. Переписка. Эссе

Пусть не удивляет тебя это письмо. Я звонил тебе, но не застал. Мне так захотелось поблагодарить тебя за стихотворение в № 5 «Москвы»[579]. Поразительное стихотворение — широкое, умное, человечное. В последнее время в нашей поэзии ничего равного твоему стихотворению не попадалось. Оно помогает подняться над той жизненной и литературной суетой, на которую мы обречены, а это бывает не так часто. <…>

Обнимаю тебя! Желаю тебе всего самого лучшего.

Твой Лазарь Лазарев

13. VI.1966

Дезик, дорогой, все эти дни в поезде мы тебя очень любим[580].

Читаем то врозь, то вместе друг другу, снова и снова повторяем давно знакомые и всегда новые любимые стихи. Если стану перечислять, все письмо на это уйдет — но вот для меня от сороковых, роковых, от «Перебирая наши даты», когда бы, где бы ни читал, ни услышал, какая же это радость, озноб в душе и в гортани вязко. И что про Варшаву полнее, чем в первом издании[581], что напечатан Лейпциг и сквозь память[582] и «Пестель, поэт и Анна», словом, радостей много, и верим, что будет «Чайная» и что Меншикова на сцене увидим. Только б ты был здоров, чертушка, и хоть чуть-чуть чаще вспоминал про нас. Не сомневаюсь, что тебя очень крепко любят ну, скажем, несколько сот человек и просто любят, вероятно, уже несколько миллионов. Но мы имеем нескромность числить себя в группе А, рвемся в полуфинал и даже финал и чихали на разных там Грибановых[583].

Вот так-то, дорогой ты наш, вроде бы свой-пересвой; а на поверку Богом избранный, музами целованный, живое чудо, без которого уже и жизнь — не в жизнь. Сколько раз мы на тебя сердились; вконец забыл, обещал поэму — не дал, обещал зайти — и поминай как звали; встретится — ласков, говорит, что любит, грозится стихи посвятить, а с глаз долой — из сердца вон, месяцами не вспомнит. Но стоит прочесть или услышать первые строки, те, что сами наизусть уже помним и тем более если новые, — и все обиды, всю затаенную горечь, как лужи на песке под солнцем, сам не замечаешь, как исчезают. <…>

И еще у меня просьба теперь уже к Галке, на тебя шалопая-Моцарта не полагаюсь: Галочка, родная, милая, прошу тебя, умоляю, призываю и требую — отложи 3 (три!!!) «Равноденствия»[584] на предмет посылки дахин-дахин[585], а Бёллю[586] пошли от себя, но обязательно пошли. <…>

Будьте все здоровы, Целую крепко.

Ваш Лев (Лев Копелев)

19. IX.1972

Дорогой Давид!

В «Весне поэзии» 1975 г. мы включаем большую подборку из русской поэзии. Я перевел твои «Перебирая наши даты», «Давай поедем в город», «Дождь пришел в городские кварталы», «Болдинская осень». Вчерне сделал и твою любимую «Анну»[587], но видел, что все вокруг внутренней рифмы «тиранство — дилетантство» не подошло бы вкусу нашего редактора, и оставил пока. Честно признаюсь, что трудновато было, но старался сделать как можно лучше. Как получилось — тебе скажут другие. <…>

Привет твоим близким. И — это против твоего вызова — надо беречься![588] Чтоб в новом году — все, как было!

Твой Альфа (Альфонсас Малдонис)

Вильнюс, 21.XII. 1973

Дорогой Давид!

Дорогой Давид Самойлович, большое спасибо за «Волну и камень»[589], за добрую надпись на книге. Читаю ее и перечитываю каждый день и нахожу все новые и новые радости. Вы достигли той эфирной высоты (если употребить выражение Фета), при которой слово становится и действием, и музыкой, и вещью, и символом. Если с Землей ничего не случится эсхатологического, то наши внуки, любящие поэзию, будут, полные счастья, читать и «В воздухе есть напряженье», и «Мне снился сон» — стихотворение великое, и «Заздравную песню», и «Полночь под Иван-Купала», и удивительный «Свободный стих», и «Солдата и Марту», — да что перечислять — все, все! Очень большое и очень горькое стихотворение «Поэт и старожил»[590]. В Ваших стихах всегда царствует мысль, и она всегда чувственна, музыкальна, живописна. И я верю, что это «лишь начало дня»[591], что Вам предстоит сказать еще много важного в той литературе, которая в XIX веке стала тем же, что эллинизм в древности.

Желаю Вам в Новом году всего, что Вы заслужили.

Искренне Ваш Семен Липкин

28. XII.1974

Дорогой Дезик!