Мемуары младенца

Отличаются только виды топлива. У одних она ездит на старых фотографиях, у других – на забытых голосах, у третьих – на локациях из прошлого.

Моя память передвигается на музыке. Мне достаточно отрывка мелодии, и вот я уже мчусь по пустеющему автобану в заходящий рассвет, и окрестный пейзаж стремительно теряет цветные краски, облетая до черно-белого.

Доходит до смешного: я веду себя как собака Павлова, привязанная к граммофону. Едва по графиту зашуршит игла, мои воспоминания текут слюной на пол.

Мой 98-й бензин – это группа «Зодиак», пионеры советской электронной музыки. Чистое топливо для путешествий во времени. Без примесей. Ни одного сбоя в двигателе.

У «Зодиака» в моей жизни проложен регулярный маршрут – из любого настоящего в 1990 год.

Я очень четко, шизофренически точно, как Нео в «Матрице», вижу себя со стороны, застывшего в коридоре родительской квартиры.

Мне пятнадцать, на часах два ночи. Я только что услышал звонок в дверь. Родители на даче.

По драматургии, у меня как раз должен был наступить испуг. Но испуг не наступил.

Потому что гораздо раньше испуга, часа на три раньше, у меня наступило алкогольное опьянение.

Если сдать на машине времени по этой сцене немного назад, а точнее, еще вперед в прошлое, то мы увидим следующее: стол, заваленный разным, в основном бьющимся; одно юное мужское тело, лежащее на диване; два юных мужских тела, сидящих за партией в шахматы, но, по сути, тоже вертикально лежащих; наконец, меня самого, обмякшего в кресле рядом с огромной трехполосной колонкой.

Это – бесславный финал того, что предполагалось веселым мальчишником. Мы тогда все свои вечеринки называли мальчишниками, и в этом было определенное лукавство, потому что про девочек мы тогда еще не слышали. Точнее, мы-то про них слышали, вот только они про нас слышать не хотели.

В начале вечеринки юных мужских тел было больше, но в те годы, во время веселых мальчишников, люди умели исчезать бесследно, просачиваясь сквозь стены и уходя через канализацию по-английски.

Я обмяк в кресле возле огромной трехполосной колонки, которую мой папа, радиоинженер, переделал из авиационного двигателя, не просто так. Это была медитация по-советски. В тот момент из динамиков, на максимуме известных науке децибел, доносился «Зодиак». Причем не на стандартных 33 оборотах (это была пластинка), а на ускоренных 78. Так мы, неуемные во всем, в те годы слушали электронную музыку для пущего эффекта. «Зодиак» на 78 оборотах – как хор гномиков, надышавшихся гелием. Психоделия в кубе.

Громкость была такая, что цветы в окнах дома напротив выпрыгивали из горшков.

Знаю: отвратительно, и с высоты прожитых лет себя образца 1990 года решительно осуждаю.

Звонок в дверь в два часа ночи заставил меня вернуться с межгалактической орбиты (кто слушал «Зодиак», поймет) и проследовать в коридор, где меня обычно и догоняет машина времени из будущего.

Теперь предлагаю снять меня с паузы и посмотреть, что же будет дальше.

В ту минуту я не сомневался, что это коварные родители все-таки решили вернуться с дачи пораньше (пораньше в два часа ночи) с внезапной проверкой.

На всякий случай я поинтересовался через дверь, кто там.

«Сержант Иванов! Младший сержант Петров!» – представились родители.

Я открыл.

Предо мной стояли два милиционера. Как ни странно.

«Очень громко музыку слушаете», – сказал один, предположительно, сержант Иванов.

«Взрослые дома есть?» – спросил второй, предположительно, младший сержант Петров.

«Да», – ответил я, имея в виду двух своих ровесников за шахматной доской, которые были старше меня – один на месяц, другой на три.

«Можно, мы посмотрим?» – спросил сержант Иванов.

«Можно», – ответил я голосом Чебурашки. Я страшно боялся милиции. Причем без повода: я не находился в розыске и, вообще, слыл примерным пионером. Это один из моих самых древних и немотивированных страхов.

Милиционеры прошли внутрь.

«А что это за писк был, как будто мышей душили?» – спросил младший сержант Петров.

«Это группа такая, „Зодиак“», – ответил я.

«Надо же, – прокомментировал сержант Иванов, – никогда не понимал этой современной музыки».

Увидев моих гостей за шахматами, милиционеры опешили.

Некоторое время они оба молча разглядывали комнату. Взгляд сержанта Иванова абсолютно недвусмысленно остановился на батарее пустых бутылок на столе.

«Ыуаыои», – объяснил я.

«Понятно», – понял сержант Иванов.

Вдруг в гулкой постзодиакальной тишине один из моих гостей за шахматной доской негнущейся непослушной рукой переставил фигуру.

«Я, конечно, не Каспаров, – заметил младший сержант Петров, – но, по-моему, конь ходит буквой Г, а не буквой Ж».

Сходивший буквой Ж поднял на младшего сержанта Петрова булькающие невидящие глаза.

«Ладно, уходим», – подытожил сержант Иванов, обращаясь к младшему сержанту Петрову.

И, покидая комнату, произнес, обращаясь к играющим:

«Вы только это, на шахматы больше не налегайте».

Музыку мы, конечно, в тот вечер, точнее ту ночь, уже не включали.