Мемуары младенца

Собрались они как-то в очередной раз у себя в Сокольниках погонять на коробке во дворе. Еще с советских времен это называлось «дыр-дыр» (ничего эротического: просто мало места, разбежаться негде, важен пас – это и есть дыр-дыр). Против них, легенд местных подворотен, вышла играть какая-то сборная клоунов – падают, сталкиваются друг с другом, смех один. Естественно, игра пошла в одну калитку: эксцентрики сильно проигрывали.

Мимо коробки проходил какой-то мужик. Постоял немного у бортика, понаблюдал. Потом попросился выйти за лузеров. Никто не возражал. Мужик был старше собравшихся раза в два. Животик. С виду нескладный, кулема. В общем, по мнению победителей, он органично вписывался в команду колченогих.

Едва этот дядька вступил в игру, на поле стало происходить что-то необъяснимое. Сирые и убогие за несколько минут сравняли счет, а потом и повели. Мужик почти не бегал. Он стоял на месте и изредка ходил. При этом дядя раздавал такие пасы, что забить с них мог бы даже безногий. Пару раз он сам закидывал мяч за шиворот вратарю с противоположного конца коробки.

Звезды носились по полю красные от напряжения, гнева и ужаса. С такой утроенной краснотой. Мужик с животиком даже не вспотел. В результате команда гаврошей во главе с пенсионером сенсационно разгромила небожителей с крупным счетом. На это сбежался посмотреть весь окрестный бомонд.

Мужик поблагодарил всех за игру и ушел. Спортшкольники в изнеможении валялись по площадке то тут, то там. Некоторые из них озадаченно бродили вдоль бортика, глядя себе под ноги в поисках упавшей самооценки.

Один старичок, наблюдавший за матчем, окликнул капитана спортшкольников.

«Что, накрутил вас Федя?» – ехидно спросил он.

«Какой Федя?» – поинтересовался тот.

«Какой Федя, – передразнил капитана дедулька, – в футбол играешь, а не знаешь ни хера».

И дедулька объяснил ему, какой Федя.

«Федя». Тихий, скромный и добрый, настолько обожающий игру, что готовый ради нее гонять мяч даже с дворовыми ребятами, чему есть много свидетельств помимо моей истории, при этом и правда немного неуклюжий – неуклюжий гений советского футбола Федор Черенков.

66. Гарринча

Рядом с моим домом располагалась автобаза. Детворой мы часто гоняли с работягами в футбол.

Их никогда не хватало на две полноценные команды, и они разбавляли себя нами, малолетками.

Работа у мужиков с автобазы была скучная, рутинная: они целыми днями ремонтировали здоровенные ЗИЛы. Печальные ЗИЛы приползали к ним на автобазу умирать. Это было автомобильное кладбище слонов.

Поэтому мужики не упускали свободной минутки побегать на спортивной площадке по соседству, погалдеть, поорать, поматериться от души, при нас, при детях.

Нас, детей, это не смущало. Мужики матерились друг на друга нежно, словно поглаживая. Столько любви, сколько было в той матерщине, не на каждой свадьбе встретишь.

После каждой игры мужики пускали нас на автобазу попить водички. А там у них было, откуда ее попить. Не из лужи, не из-под крана и даже не из чайника – из настоящего автомата с газировкой. Он стоял на территории за воротами на маленьком островке коммунизма. Дело в том, что газировку автомат наливал просто так, без денег. И, хотя она была без сиропа, мы все равно упивались до полусмерти.

В другие дни на автобазу к автомату детвору не пусками, только после футбола. Это было водяное перемирие, как в «Маугли».

Заводилой у мужиков был крупный дядька по кличке Гарринча. Я тогда не понимал смысла этого прозвища. Мужик уродился огромным, волосатым, пучеглазым и крупноносым: я думал, что гарринча – это такая разновидность горилл.

Несмотря на свои габариты и не самый юный возраст, Гарринча носился по площадке майором Вихрем. Он играл вдохновенно. Владел феноменальной обводкой, много забивал с обеих ног, гениально пасовал. Команда, в которую он попадал, выигрывала десять игр из десяти. Я каждый раз любовался Гарринчей, независимо от того, играл ли я за него или против. Играя против, я любовался им даже больше.

А затем, после футбола, на автобазе у вожделенного автомата с Гарринчей каждый раз происходила странная метаморфоза. Он, гигантский на поле, вдруг на глазах сдувался, куксился, расползался, и я с удивлением обнаруживал, что Гарринча очень толстый, нескладный и страшно кривоногий. Дядька старел на глазах, на десять лет за минуту. Я замечал седину, и виноградные градины пота, и круги под глазами, и тяжелую волну, которой приливала и отливала его грудь. Он валялся возле автомата с газировкой, как старая одежда, небрежно брошенная кем-то в углу.

Однажды я услышал, как другой мужик сказал Гарринче:

«Ты со своим сердцем так однажды добегаешься».

А здоровенный слон, сам похожий на разобранный ЗИЛ, ответил приятелю:

«Уж лучше добегаться, чем долежаться».

Да, я тогда не понимал смысла его прозвища – Гарринча.

Теперь понимаю.

Понимаю, что оно подходило ему идеально.

67. Зодиак

Все мы путешествуем во времени. Это дело рутинное.

Общедоступная машина времени – память.