Меланхолия и воображение

Между тмъ, какъ Цельсонъ терзался сильнйшею страстію, Эльмина мыслила объ немъ съ новою для нее прелестію. Бдственная ошибка способствовала въ ней рожденію любви. Она нетерпливо хотла узнать, кто сей молодой человкъ, котораго имя было ей неизвстно, но сердце такъ знакомо! Въ тотъ же день Госпожа Сульмеръ, другъ ея начала говорить съ великою похвалою о молодомъ Англичанин, пріхавшемъ къ водамъ для поправленія своего здоровья, разстроеннаго горестію о кончин милой супруги. «Онъ носитъ еще трауръ?» спросила Эльмина съ любопытствомъ. Я всякой день вижу его въ черномъ кафтан, отвчала Гж. Сульмеръ. — «Хорошъ ли онъ лицомъ?» — Какъ Ангелъ. Ты сама знаешь его. — «По чему же?» — Онъ сказывалъ, что видлъ тебя ныншній день по утру на кладбищ. — «Правда (отвчала Эльмина закраснвшись, будучи уврена, что сей иностранецъ есть Нельсонъ): какъ его фамилія?» — Фриморъ….. Тутъ Эльмина, соединивъ для себя это имя съ Нельсоновымъ лицомъ, воспоминаніемъ утренней сцены, тайно обрадовалась, что такъ скоро могла удовлетворить своему любопытству. Сей иностранецъ, чувствительный и нещастный, занималъ ее во весь день, и мысль, что онъ любилъ страстно, еще боле плнила ее воображеніе. Мущины въ любви хотятъ новаго сердца: напротивъ того женщины скоре привязываются къ тмъ, которые уже доказали срою нжность; он радуются опытомъ великой чувствительности и находятъ въ немъ для себя щастливую увренность, которая не нужна мущинамъ, и которой они не ищутъ. —

Г. Фриморъ, гуляя поутру, дйствительно видлъ Эльмину на кладбищ за нсколько минутъ до Нельсонова прихода; но она не видала его.

На другой день отдали Нельсону запечатанный пакетъ отъ Вильгельма. Онъ нашелъ въ немъ переплетенную книгу и слдующее письмо: «Повряю теб, любезный другъ, залогъ важный для моего сердца…. Черезъ три мсяца по смерти Госпожи Б*, когда я могъ еще надяться быть щастливымъ, Госпожа Сульмеръ сказала мн, что Эльмина пишетъ журналъ, единственно посвященный памяти родительницы [1]; что это yпражненіе питаетъ ея горесть и еще боле разстроиваетъ здоровье. Я не видалъ уже Эльмины, но часто бывалъ y Господина Б*: однажды, въ маленькомъ кабинет, подл Эльмининой спальни, увидлъ журналъ ея, — тихонько взялъ его и въ ту же минуту ушелъ, НапрасноЭльмина искала книги своей: я не могъ ршиться возвратить ее, и, къ щастью, никому не пришло на мысль, чтобы она была унесена мною. Сей журналъ, которымъ Эльмина пять недль занималась, содержитъ въ себ сорокъ-дв страницы, исписанныя ея рукою: сорокъ-дв страницы любезныхъ, трогательныхъ мыслей, которыя излились изъ Эльминина сердца: Какое сокровище!… Не упрекай меня кражею: я жестоко за нее наказанъ; она увеличила любовь мою и въ то же время истребила надежду!… Вызжая изъ Вармбруна, не хочу взять съ собою этой книги: знаю наизусть ея содержимое и никогда его не забуду; но мн мучительно видть Эльминину руку… Ввряю теб сей трогательный памятникъ нжности. Возврати его Эльмин, но не прежде, какъ года черезъ два: теперь онъ возобновилъ бы печаль ея. — Нельсонъ! хочу, чтобы ты зналъ силу любви моей и горести: читай эту книгу!»

Нельсонъ съ сердечнымъ трепетомъ развернулъ ее… На первой страниц Эльмина изобразила профиль своей матери, и написала внизу слдующее: «Ей было тридцать-шесть лтъ!… Мы никогда не разставались!.. и первая разлука должна быть вчною! мысль страшная!… Время только умножитъ горесть мою: не будетъ ли она мн черезъ годъ еще нужне? Чмъ долговременне разлука съ милымъ, тмъ сильне желаніе видть его…. Она была еще такъ молода! Я надялась, состарться въ глазахъ ея и съ нею провести безопасно бурныя лта молодости. Она отвчала мн за будущее: я жила спокойно… Теперь все тревожитъ меня…. Поставленная на путь добродтели милою родительницею, желаю вчно итти имъ; но безъ врнаго путеводителя всякой новой шагъ ужасаетъ… Нтъ, никогда не перемню состоянія; одинъ ея выборъ могъ ручаться мн за щастіе. Легко обмануть сердце неопытное; a съ нею могла ли я бояться своей неосторожности?… Судьба всего лишила меня: неизъяснимыхъ пріятностей любви, милыхъ ея попеченій и благоразумныхъ совтовъ. Для того, чтобы всегда быть щастливою и достойною такой матери, мн надлежало только любить ее и врить ей: теперь должно мн пріобрсти вс ея добродтели!.. Ахъ: надъ гробомъ милой я оплакиваю щастіе, спокойствіе, a можетъ бытъ и доброе имя!.. Только поведеніемъ своимъ могу чтить ея память. Одна неосторожность запятнала бы славу мою, и тогда я лишилась бы права оплакивать ея кончину: она не могла бы пережить моего безчестія! Эта мысль ужасна… Обратить въ ничто вс труды воспитанія, вс мудрые совты нжнйшей матери и потерять доброе имя, ею мн оставленное — нтъ, лучше умереть!… Признательность будетъ моею наставницею: она, она не велитъ мн на себя полагаться!… Знаю обязанности дочери, и врно исполню ихъ; въ уединеніи буду жить для моего родителя, и такимъ образомъ могу еще утвердить судьбу свою, которая сдлалась опасною и неврною!»