Мед багульника

Но впервые она встретила человека, которого сразу признала выше себя, которым можно было восхищаться.

Юрий Григорьевич любил нравиться. Возможно, это было профессиональное, а возможно шло из детства. Так ребёнок хочет, чтобы его все любили. И в то же время была в нем непередаваемая магия таланта:

— Вы словно живое стихотворение, — однажды решилась сказать она ему.

Он улыбнулся и коснулся её плеча.

Она прислушивалась к его голосу, приглядывалась к жестам, всё же стараясь понять, что составляет очарование его. Он показывал ей записи старых спектаклей, и кое-что ей получалось заметить. В одной из сцен героиня, до того ему в свадьбе — отказывавшая, вдруг давала свое согласие. И как радостно, как мгновенно откликался он: взлетал, протягивал ей руку, всего себя отдавая — мгновенная реакция души…

В другой сцене ему требовалось прикрыть героиню от пуль — и он прикрывал: не только телом, руками, но даже кончиками пальцев.

А что говорить о его голосе — то рокочущем, то тающе мягком… В такие минуты она забывала, сколько ему лет, — вернее, она давно это забыла, но всеми силами души она начинала мечтать о близости с ним. С ним мог быть возможен тот совершенный танец тела и чувств, который — если хоть раз был в жизни, на смертном одре вспомнится — с пересохшими губами.

Даже, пусть он на миг обнял бы её, на миг быть с закрытыми глазами — у его груди… Она запрещала себе думать об этом. Очень добрые, уважительные отношения были сейчас у них. И если бы не он изменил их, а она — дала понять ему свои мысли, и ему это оказалось бы не нужно…

Он показал бы это — нельзя мягче — чтобы не обидеть её. Но ей бы оставалось после этого — только никогда его не видеть.

В конце зимы он заболел. Друзья увозили его в деревню, на семейный праздник, в загородный дом. Были там и шашлыки, и баня, и долгие прогулки по заснеженному лесу…

Пальто у Юрия Григорьевича чёрное, лёгкое, не мешающее движениям. Увлекаясь — делом или разговором — он не замечал, холодно ли…

Вернулся с небольшой температурой и кашлем. В таких случаях приезжал знакомый врач.

— Настоящий дон Корлеоне, — думала Лена о старом артисте. Весь ход жизни был у него окружён друзьями.

И вот уже в комнате Игорь. Аккуратный, немногословный молодой человек, с быстротою рук настоящего хирурга, и всегда с предвидением болезни.

— В лёгких пока чисто, — сказал он, одновременно слушая, и глядя на Лену. Она стояла с листочком — ожидая, что записать, за каким лекарством бежать в аптеку, — Но мне кажется — этим не кончится. Утром ещё буду его смотреть.

Юрий Григорьевич лежал в большой комнате — где дышится легче, и телевизор для развлечения.

Лена решила всю ночь просидеть рядом с ним. Когда человеку за семьдесят, всё лёгочное — тревожно. И она оказалась права. Ночью Юрий Григорьевич стал задыхался. Грудь его западала от непрерывного кашля, он прижимал к губам полотенце, и на нем оставались пятна крови.

— «Скорую»!

— Нет, Леночка, нет! Дождёмся утра, Игоря… Право, дождёмся утра.

Утром Игорь посмотрел на Лену, как на виноватую:

— Почему он всё ещё здесь? Почему не вызвали меня или неотложку?

— Я запретил, Игорёк — Юрий Григорьевич говорил тихо. — Какая больница? Прошлый раз чуть не уморили.

Игорь кивнул. Старый артист звонил ему тогда… Его положили «с сердцем», запретили вставать… Но в душной маленькой комнате, с наглухо запечатанными окнами, ему становилось всё хуже. И если бы Игорь не добился перевода туда, где были кислородные аппараты… Он сам переносил Юрия Григорьевича на каталку, сам дежурил возле него.

— Вот, — он быстро написал на листке несколько названий, — этого у меня нет, остальное привёз… Бегите, покупайте, а я пока ставлю систему…

— Леночка, деньги в шкафу…

Но её уже не было в квартире.

В последующие недели они выхаживали Юрия Григорьевича в четыре руки. Системы утром и вечером. Игорь прокалывал гибкую, прозрачную трубку, ведущую к руке, вводил всё новые лекарства.

На плечах Лены была тысяча мелких дел, связанных с уходом за больным. Главное держать форточку приоткрытой, чтобы Юрию Григорьевичу дышалось легче, и следить, чтобы холодный воздух не доставал больного.

Она позвонила на работу, взяла отпуск «без содержания», так как нельзя было отлучиться надолго. Отходила лишь несколько минут — в магазин. А потом готовила ему что-то разрешенное врачом: бульон, паровые котлеты… 

Про «деньги в шкафу» она и не помнила. Главное было, чтобы ему стало легче.

— Возраст, и пневмония тяжёлая — бормотал Игорь, тоже просиживавший здесь часами…

Он ничего не обещал. А Юрий Григорьевич чувствовал себя виноватым. Он не жаловался — и только по дыханию его, да по температуре — Лена могла понять, лучше ему или…

В те минуты, когда он мог говорить, не задыхаясь, он старался рассказывать что-то, для неё интересное… Но быстро утомлялся, и засыпал, и тогда она брала его руку, и снова и снова слушала пульс. Или тихо, стараясь не разбудить, ставила ему термометр.