Меч императора

Ямада продолжал еще говорить о силе духа японских солдат, когда, к его явному неудовольствию, в кабинет вошел адъютант. Дежурный офицер, почтительно склонившись, негромко обратился к генералу, но капитан Жарков расслышал и перевел Артюхину: наша авиация приближается к городу. Артюхин внимательно смотрел на Ямаду, который кисло сморщился. Удержать бесстрастное выражение лица ему не удалось. Капитан вслушался в разговор японцев – генералу доложили, что японские истребители взлететь на перехват не могут – аэродром блокирован шестеркой советских истребителей.

На пол минуты Ямада смолк, лишь рот был полуоткрыт, но он не сказал ни слова.

– Если в течение получаса советское командование не получит сообщения о положительных результатах переговоров, Чанчунь будет подвергнут бомбардировке, – холодно объявил Артюхин командующему миллионной армией, считавшейся непобедимой. Он прекрасно понимал, что в этом случае ему суждено будет погибнуть в числе первых, пусть и вместе с Ямадой.

Ямада встал и, чуть покачиваясь, оглядывал японских офицеров, словно ждал от них каких-то слов. Потом вытянулся в струнку, резко вынул свой самурайский меч, подложил под него левую руку, так что он оказался лежащим на двух руках, несколько раз поцеловал клинок и, подав его Артюхину через стол, склонил голову. Ямада обладал сильным характером и только благодаря нему он смог принять трудное решение.

У Артюхина, видно, были сильны «гены рыцарства», все-таки потомственный офицер и что-то передалось ему от отца. Он почувствовал, что не имеет права оскорбить побежденного неприятеля, что генерал должен «сохранить лицо». Артюхин лишь несколько секунд подержал меч в обеих руках, глянул в глаза как-то сразу сникшему старому, худенькому, низкорослому человеку в генеральской форме, еще несколько часов назад известному своей силой воли и жесткостью решений. Артюхин что-то прочитал на лице командующего и непроизвольно… вернул ему меч, не произнеся ни слова. И тут он увидел благодарность в глазах японского командующего.

Ямада распорядился напечатать акт о безоговорочной капитуляции, утвердительно кивнул головой, когда Артюхин попросил предоставить радисту – сержанту Васленко возможность связаться со ставкой Малиновского, чтобы сообщить о капитуляции и прекращении боевых действий. В 14.10 Ямада подписал акт о безоговорочной капитуляции. Артюхин попросил второго капитана, который вел запись переговоров, зафиксировать время. Офицеры из штаба Ямады тут же сообщили в гарнизон о капитуляции и начале разоружения войск всей Квантунской армии на территории Маньчжурии.

* * *

Ямада еще отдавал распоряжения, когда к Артюхину подошел один из японских офицеров, который во время переговоров стоял сбоку от стола, поближе к той стороне, где сидела советская четверка. Но смотрел он все время на своего генерала, словно ждал от него какой-то команды. Капитан Жарков начал переводить слова японского майора и в какой-то момент достал платок и вытер проступивший пот.

– Они тут договорились, что, если будет команда, то пять офицеров должны будут на нас кинуться с мечами и зарубить на месте. Так сказать, совершить акт возмездия. Ему было поручено зарубить вас, Сергей Федорович. Но команды не было, он видел, как генерал Ямада отдал вам свой меч, а вы его вернули. Но он просит вас взять его меч, поскольку в этом мече была ваша жизнь. И теперь он хочет, чтобы ваша жизнь продолжалась долго, а в мече будет жить ваш дух.

– Знаешь что, поблагодари его за честность, – шокированный этим признанием, сказал Артюхин. – И еще скажи, что меч этот я принимаю, чтобы у него, не дай Бог, не появилось желание употребить его.

* * *

– Японец, который отдал свой меч, говорил правду, – продолжала Любовь Сергеевна. – Потом отцу в Москве рассказали о плане, который обсуждался в штабе Ямады. Несколько офицеров должны были зарубить парламентеров мечами в самурайских традициях, а потом сами совершить харакири в тех же традициях. Готовил эту группу полковник Асада, причем согласовывал он этот план с полковником Такэда, прилетевшим накануне из императорского штаба. Это узнали позже, в Москве, когда разобрались с захваченными документами и рабочими дневниками того же Асады.

– Значит, парламентеры были на волоске от смерти?! – не удержался Пиолия.

– А парламентеры всегда больше всех рискуют жизнью. В них-то выстрелить может любой.

* * *

К этому времени дочь откуда-то из внутренних комнат дома принесла футляр с мечом в ножнах.

– Так что это тот самый меч, которым его должен был убить японский офицер?

– Точнее – зарубить, – при этих словах Любовь Сергеевна с интересом смотрела на собеседника, стараясь понять, какое впечатление произвел на него этот рассказ.

В глазах у Пиолия появилось искреннее удивление вместе с некоторым ужасом. Все-таки он был человеком чувствительным.

* * *