Меч и Цитадель

Чем глубже, тем холодней становилась вода. Разомкнув веки, я увидел, что окружен мириадами крохотных пузырьков, клубящихся вихрями в дивной, сгущающейся на глазах кобальтовой синеве. Охваченному паникой, мне страшно захотелось стряхнуть с ног сапоги, но в таком случае вода слишком быстро вытолкнула бы меня наверх, и дабы отвлечься от страхов, я, любуясь озерной синью, вспомнил о неподвластных тлену и времени трупах в мусорных кучах близ рудников Сальта – о мертвых телах, навеки канувших в лазурные бездны времени.

Неторопливо, без всяких усилий перевернувшись, я разглядел в синеве бурое днище гетманской лодки, нависшее над головой. Казалось, на миг мы с этим темным пятном застыли, замерли на местах: я висел под дном лодки, словно труп под брюхом стервятника, что, наполняя крылья токами ветра, парит лишь чуть ниже недвижных звезд.

Чувствуя нестерпимую резь в легких, я по-лягушачьи устремился наверх…

…и, словно мое движение послужило к тому сигналом, услышал приглушенный водой грохот взрыва. Вскоре за первым взрывом последовал второй, третий, и каждый звучал резче, отчетливей прежнего.

Подняв голову над поверхностью, я обнаружил, что корма лодки гетмана разошлась надвое – пучки тростника растопырились, точно метлы. Еще один взрыв, слева, ненадолго оглушил меня, обдал брызгами, хлестнувшими по лицу, словно град. Гетманов лучник барахтался среди волн невдалеке, но сам гетман (к великой моей радости, не выпустивший из рук «Терминус Эст»), Пия и остальные цеплялись за остатки носа, благодаря плавучести тростников державшиеся на поверхности, хотя нижние концы связок ушли под воду. Я впился зубами в стягивавшие запястья веревки, рванул раз, другой, но тут двое островитян втащили меня к себе в лодку, а после один из них помог мне освободиться от пут.

XXXI. Озерный люд

Ночь ту мы с Пией провели на одном из плавучих островов, где я, так часто вторгавшийся в лоно Теклы, когда та была пленницей, но не в оковах, вошел в лоно Пии, свободной, однако по-прежнему скованной цепью. После, припав к моей груди, она расплакалась от радости – радуясь, полагаю, не столько близости со мной, сколько освобождению, хотя среди ее соплеменников-островитян, не имеющих никакого металла, кроме выторгованного или добытого грабежом у жителей берега, не нашлось кузнеца, который сбил бы с нее кандалы.

От людей, познавших множество женщин, я не раз слышал, что со временем за некоторыми начинаешь замечать сходство в манере любовной игры, и той ночью впервые убедился в их правоте на собственном опыте: ненасытностью губ и упругостью тела Пия весьма напоминала Доркас. Однако верным все это оказалось лишь до определенной степени, так как в любви Доркас с Пией походили одна на другую не меньше, чем лица родных сестер, и тем не менее я ни за что не спутал бы одну с другой.

Когда мы достигли острова, я выбился из сил настолько, что не сумел в полной мере оценить сего чуда, да и ночь была уже не за горами. Даже сейчас вспоминаю только, как мы втащили лодчонку на берег и вошли в хижину, где один из спасителей растопил плавником крохотный очажок, а я принялся смазывать «Терминус Эст», отнятый островитянами у пленного гетмана и возвращенный мне, но после того, как Урд вновь обратила лик к солнцу… Сколь же чудесно было, опершись ладонью на изящный ствол ивы, почувствовать, как весь островок покачивается под ногами!

Хозяева хижины приготовили нам на завтрак немного рыбы, но прежде чем мы покончили с нею, к островку подошла лодка с еще парой островитян, привезших нам еще связку рыбы и пучок каких-то съедобных кореньев, которых я никогда прежде не пробовал. Коренья мы испекли в углях и съели горячими. По-моему, вкус их больше всего напоминал каштаны. После этого к берегу причалили еще три лодки, а следом за ними – остров о четырех деревьях с туго надутыми квадратными парусами, растянутыми меж ветвей (увидев его вдали, я решил, что к нам движется целая флотилия). Капитаном – иных вождей у островитян не бывает – острова оказался преклонных лет человек по имени Ллибио. Когда Пия представила меня ему, старик обнял меня, как отцы обнимают родных сыновей, чего мне прежде испытывать не доводилось.

После того как мы разомкнули объятия, все прочие, включая Пию, отошли как можно дальше в сторонку, дабы нам удалось поговорить без лишних ушей, если, конечно, не повышать голоса. Часть гостей (к этому времени на острове собралось около десяти человек) скрылась в хижине, а остальные отошли к дальнему берегу.

– Я слышал, ты – великий воин, истребитель людей, – начал Ллибио.

Я ответил, что истребителем людей считаться вполне могу, но до величия мне далеко.

– Это так. В сражении всякий стремится покончить с врагами, однако победу рождает не убийство других, но истребление известных черт собственной натуры.

– Должно быть, ты, – отвечал я, показывая, что понимаю его, – истребил в себе все дурное без остатка. Твой народ тебя любит.