Меч и Цитадель

Существует, однако, еще одно объяснение: может статься, все те, кто стремится служить Теофании, а возможно, даже все те, кто утверждает, будто служит ей, хоть и кажутся нам крайне различными и даже ведут друг с другом своего рода войну, на деле связаны меж собой, подобно марионеткам, кукольному мальчику и деревянному человечку, однажды пригрезившимся мне во сне, с виду бившимся насмерть, однако ж на деле управляемыми одним и тем же невидимым кукольником, держащим в руках нити обоих. Если так, то шаман, коего нам довелось лицезреть, вполне мог оказаться другом и союзником жриц, цивилизованно несущих свет своей веры во все уголки той самой земли, где он в первобытной дикости некогда, под литургически строгий, мерный бой барабана и дробный стук кротал, приносил жертвы под сводами невеликого храма посреди каменного городища.

На исходе следующего дня после ночевки в пастушьей лачуге я вышел к озеру, называемому озером Диутурна. Думаю, это оно, а вовсе не море, виднелось на горизонте перед тем, как мой разум сковали чары Тифона – если мое столкновение с Тифоном и Пиатоном вправду было не мороком и не сном, от коего я естественным образом пробудился там же, где уснул. Впрочем, озеро Диутурна немногим уступает настоящему морю, так как просторов его не вместить разуму, а ведь в конечном-то счете именно разум и создает все отзвуки, все отголоски, порождаемые сим словом; без них, без разума, море – всего-навсего часть Урд, залитая мерзкой на вкус соленой водой. Конечно, озеро это расположено существенно выше настоящих морей, однако спуск к его берегу занял почти половину дня.

Путь к озеру произвел на меня впечатление, которым я дорожу до сих пор. Пожалуй, ничего прекраснее я даже и не припомню, хотя ныне храню в памяти впечатления многих, самых разных людей: спускаясь вниз, мне довелось в один день миновать целый год. Поутру, когда я покинул лачугу, надо мной, позади и справа тянулись вдаль бескрайние льды и снега, а из-под снежных наносов торчали темные зубья скал студенее всякого льда. Сметенные со скал ветрами, снежинки таяли в нежной луговой траве – первой весенней траве под моими ногами. Мало-помалу стебли травы крепли, мужали, становились все жестче, все зеленей. Вскоре вокруг вновь зазвучало жужжание насекомых (обычно я замечаю его лишь изредка, если давненько не слышал). Их гул напоминал пение струн под сводами Голубого Зала, в то время как музыканты настраивают инструменты перед началом первой кантилены. Сколько же раз вслушивался я в этот гул, лежа на тюфячке возле открытого иллюминатора ученического дормитория…

Спустя еще некоторое время впереди показались кустарники, на вид цепкие, жилистые, однако не выносящие климата тех высот, где начиналась нежная травка. Однако, осмотрев их внимательнее, я обнаружил, что это вовсе не кустарники, а старые знакомые – огромные деревья, лесные великаны, обращенные в карликов мимолетностью лета и свирепостью зим, согнутые, истончившиеся, растрескавшиеся под гнетом стихии. В ветвях одного из карликовых деревьев я отыскал дрозда, сидящего на гнезде, первую птицу помимо стервятников, кружащих над утесами, попавшуюся мне на глаза в продолжение довольно долгого времени. Еще лигой дальше услышал я и пересвист горных свинок: высовывая пестрые головы из нор среди каменных россыпей, поблескивая черными бусинками зорких глаз, зверьки предупреждали родных и друзей о моем приближении.

Еще лига – и впереди, опасаясь свиста пущенной в него астары, каковой при мне не имелось, проскакал, скрылся в траве кролик. Спускался я теперь много быстрее прежнего и наконец осознал, как много потерял сил, причем не только из-за жара и голода, но и из-за разреженного воздуха. Казалось, меня поразила еще какая-то хворь, а я о ней даже не подозревал, пока новая встреча с деревьями и настоящим кустарником не принесла исцеление.

Отсюда озеро уже не выглядело туманной синей полоской: теперь оно предстало передо мною во всей красе – необъятное, холодное, ровное, словно сталь. Посреди водной глади темнели пятнышки нескольких лодок (изготовляемых, о чем мне предстояло узнать позже, по большей части из тростника), а к оконечности бухты немного правее избранного мной направления примыкала опрятная крохотная деревушка.