Меч и Цитадель

В который раз уже я замечаю, что бой, как он ни увлекателен, поскольку требует от человека всего, на что тот способен, и даже большего, описать крайне трудно. Вдобавок когда он окончен, лучше всего человек – во время сражения слишком занятый, чтобы запомнить многое, – помнит вовсе не собственные удары и отражение ударов врага, но передышки меж поединками. Во дворе замка мне довелось пережить четыре отчаянных схватки с творениями Бальдандерса, однако сейчас я не могу точно сказать, в каких из них бился удачно, а в каких – из рук вон плохо.

Впрочем, темнота и ливень благоприятствовали беспорядочному, стихийному стилю боя, навязанному мне конструкцией «Терминус Эст». Правильное фехтование, да и любые забавы с клинком либо копьем, напоминающие его хоть отчасти, требуют хорошего освещения, поскольку каждый из бьющихся должен видеть оружие оппонента, а здесь света не было вовсе. Мало этого, самоубийственная отвага, присущая тварям Бальдандерса, отнюдь не шла им на пользу. Все они неизменно старались уклониться от моего удара, подпрыгнув вверх либо поднырнув под клинок, и чаще всего тут же падали, сраженные вторым ударом, наотмашь. В каждой из этих разрозненных схваток так или иначе участвовали и воины-островитяне. Один раз они даже расправились с врагом за меня, в других же случаях отвлекали его или ранили, прежде чем я вступал в бой. Должен сказать, удовлетворения, подобного удовлетворению после безупречно исполненной казни, ни одна из этих стычек мне не принесла.

После четвертой схватки врагов вокруг не осталось (кроме убитых и умирающих, лежавших повсюду, куда ни взгляни), и я снова созвал островитян к себе. Охваченные восторгом, сопутствующим победе, они были готовы вступить в бой с любым великаном, неважно, насколько огромным, но даже находившиеся снаружи во время обвала стены клялись, что никакого великана не видели. И вот как раз в тот миг, когда мне подумалось, будто все они разом ослепли, а озерный люд, очевидно, начал всерьез сомневаться в моем умственном здравии, на выручку нам пришла луна.

Странное дело! Знания в небе ищут все до единого – к примеру, изучая влияние созвездий на происходящее в мире, или, подобно Бальдандерсу, выпрашивая их у тех, кого невежды зовут какогенами, или же, в случае простых крестьян, рыбаков и так далее, высматривая в вышине признаки грядущей перемены погоды, – однако никто не ждет от небес непосредственной помощи, хотя помогают они всем нам нередко, а той ночью помогли и мне.

Помощь явилась в виде самой обычной прорехи среди туч. То утихавший, то вновь набиравший силу дождь все никак не заканчивался, но тут двор замка великана на миг озарился сиянием идущей на убыль луны (поднявшейся высоко-высоко и очень яркой, хотя на виду от нее оставалась разве что половинка) – схожим образом в одеоне среди посвященного грезам яруса Обители Абсолюта на сцену внезапно падает луч одного из самых больших прожекторов. В лунном луче гладкие, мокрые камни мостовой засверкали подобно глади тихих глубоких озер, а отражение в них оказалось столь фантастическим, что мне до сих пор невдомек, как я не оцепенел в изумлении, завороженный им на всю оставшуюся жизнь – а оставалось ее, надо заметить, всего ничего.

Там, в дождевой воде, отражался Бальдандерс, падавший прямо на нас… только очень и очень медленно.

XXXVII. «Терминус Эст»

В коричневой книге имеется немало картинок с изображением ангелов, спускающихся на Урд, именно в этой позе: голова запрокинута назад, спина выгнута так, что лицо вровень с верхней частью груди… Разумеется, я вполне представляю себе, какое изумление и ужас может охватить человека при виде грандиозного существа, которое мне довелось мельком увидеть на страницах той книги во Второй Обители, спускающегося таким образом прямо к нему, однако не думаю, что сие зрелище может оказаться страшнее. Вспоминая Бальдандерса, каким он предстал передо мной в тот момент, я безоговорочно признаю за ним первенство. Нахмурившись, стиснув зубы, он сжимал в высоко поднятой руке булаву, увенчанную фосфоресцирующей сферой.

Мы бросились врассыпную, словно стая воробышков от филина, спорхнувшего к ним в вечерних сумерках. Почувствовав затылком дуновение воздуха, рассеченного булавой, я обернулся и увидел, как он, оттолкнувшись рукой от земли, перевернулся и встал на ноги – подобный кунштюк нередко проделывают уличные акробаты. Брюхо великана стягивал широкий наборный пояс из соединенных одна с другой металлических призм, которого я на нем прежде не замечал. Чего мне так никогда и не удалось выяснить – каким образом он ухитрился вернуться в башню за булавой и поясом, в то время как я думал, будто он спускается вниз по стене. Возможно, где-то в башне имелось окно куда больше, шире бойниц, попадавшихся мне на глаза, а может быть, даже дверь, некогда открывавшая путь в какую-нибудь пристройку, сгоревшую без остатка в огне пожара, устроенного жителями берега… а может быть, великан просто сумел достать то и другое, запустив в окно руку.