Меч и его Эсквайр

И неужели я отвратил Орта от греха лишь для того, чтобы получить свою прибыль, думал я, склонившись над официальным – и таким изысканным и теплым по стилю посланием Ортоса Первого, в котором он приносил свои поздравления новому собрату, осведомлялся о здоровье членов его семьи (что было вопиющим нарушением бытового скондийского этикета), и особенно радел о дочери Издихар, которой даже не видел ни разу. А также осведомлялся, когда он сможет нанести вскормившим его землям визит признательности и вежливости.

Да уж, Готия легла под короля, как послушная жена. Что до настоящих женщин, то для Орта готийки и франзонки, при всем его ими восхищении, оставались подобием неограненных или плохо поставленных самоцветов, скондийки же, судя по мельком брошенной фразе, виделись ему скатными жемчужинами в темной раковине широких и бесформенных одежд. К тому же смутное желание найти себе невесту, неведомую деву из неведомых земель, преследовало его с юности. С той поры, когда такой землей сделался любимый им Скон-Дархан и его обширные окрестности.

Из другого официального письма с коронными печатями (писал первый королевский министр, преемник отошедшего от дел Хосефа) я прознал, что хотя о Супреме в Готии никто не тоскует, наблюдается известная нехватка священнослужителей, умеющих отправлять требы. Сию недостачу монахов и клириков намереваются покрыть за счет наших местных нохри, которых, по всей видимости, у нас уже успели пропустить, образно говоря, через частое решето. (Неверное умозаключение: это проделала сама почившая в бозе Супрема, от которой к нам бежали самые свободомыслящие и наиболее сведущие в травознатстве и ле́карстве, священных языках и истории. А также в образцовом ведении допросов – поневоле и ради, быть может, желания защитить себя от собратьев по службе.) Эти Божьи слуги, по всей вероятности, пойдут как бы в приданое невесте, кою Ортос Первый твердо намерен отыскать в стране своего детства и отрочества. Имя невесты упорно не называлось и было, как я понял, неведомо самому царственному жениху. Все эти разнообразнейшие обстоятельства лили воду на мельницу моих любимых бродячих факиров и рыцарей-марабутов, но окончательно разверзали пропасть между мною и моим теплым семейным очагом.

А еще кстати наступала мокрая и бесцветная скондийская зима. Малоснежная и дождливая, перемежающая морозы с оттепелью, она длится немногим более месяца и все равно трудна для тех, кто, как моя Китана, болеет грудью, нелегка и для совсем юных. Но, кажется, не для моей красавицы. Я редко видел Бахиру – меня одолевали дела, ее – ученье. Но видя мельком, поражался, как ярко мои краски отразились в ней. Золото не бледное, а червонное, синева глаз позаимствована не от неба – от моря. Даже в чертах лица, в мимике, в повороте головы, в пластике движений прорезалось нечто мне чуждое.

Погоди, успокойся, твердил я себе. Ты сам носишь не свои цвета – за годы зрелости они изрядно потускнели. И что ты знаешь о предках ее нежной матери, что сама пришла издалека? А истории о тех талантах ума, красоты и грациозности, что рождаются во вполне заурядных семьях – разве ты не читал их и не слышал?

«Но разве ты не знаешь и обратного – что природа отдыхает на детях гениев?» – говорил мне на ухо мрачный голос. Ибо никакие главные мои дары, в конце концов, не перешли к моей повзрослевшей дочери во всем их своеобразии и полноте – ни к пению и сложению стихов, ни к рисованию, ни к гимнастическим упражнениям. Она знала и совершенствовала свое чисто женское мастерство. Ну и что тут необыкновенного, отвечал я этому голосу. Мы разные – и это самое лучшее, что в нас есть.

Зимняя непогода прокатилась над нашими головами, мало что повредив, и настала весна – пока что мало от нее отличимая, хмурая и грязноватая, с набухшими тучами вверху и почками на ветвях.

Я весь погряз в делах, и когда мне удавалось улучить минуту для дома, заставал там лишь мою Китану, всё более слабеющую. Турайа крепкой рукой держала дом, для этого ей было нужно почти все время находиться за его пределами. Сыновья и дочери мелькали перед моими глазами часто и почти неразличимо – они взрослели, кончался период их чистого обучения, и одолевали моих детей уже вполне взрослые заботы. То же было и с моей золотой красавицей: ее внешнюю оболочку и внутреннюю суть отточили уже до невероятной силы, и мне говорили, что уже до посвящения, которое должно стать особо торжественным, она стала истинной провидицей. Есть, говорили мне, такой способ гадания – подбрасывать палочки с чертами и резами и смотреть, какими рунами кверху они упадут и в какую большую фигуру, созданную падением самих палочек, впишутся сии мелкие знаки. Вот это у нее получалось лучше всего.