Мастера мозаики

«Бартоломео, больше всего мешает развиваться твоим способностям тревога, снедающая тебя. Прекрасное и великое не могут расцвести без плодотворного вдохновения пылкого сердца и свободного ума. Чтобы создать произведение, исполненное жизни, надо быть здоровым и телом и духом, а вымыслы больного воображения жить не будут. Если бы ты ночи напролет не грезил о почете и славе, а радостно засыпал бы после свидания с возлюбленной; если бы в тоске не лил иссушающие сердце слезы, а плакал бы от умиления и нежности, припав к груди друга; наконец, если бы в часы усталости, когда уже ты не в силах держать в руке инструмент и распознавать оттенки цветов, ты не утомлял зрение, не перенапрягал волю, а искал в развлечениях, свойственных твоему возрасту, в невинных удовольствиях молодости средство для восстановления сил, необходимых художнику, давая душе на время иную пищу, ты, право, поразился бы, когда, вернувшись к работе, почувствовал, как сильно бьется твое сердце и все существо твое переполнено какой-то неведомой радостью и всепобеждающей надеждой. А ты, словно нарочно, все делаешь по-иному, вечно грезишь и с каждым часом угасаешь под бременем бытия; как же ты хочешь придать своему творению жизнь, если ее нет в тебе самом! Если будешь так продолжать, то подорвешь силу своего таланта раньше, чем заставишь его служить искусству. Постоянно размышляя о цели и преувеличивая ценность победы, ты так и не познаешь волнения и чистых радостей творчества. Искусство отомстит за то, что ты его не любишь ради него самого, и предстанет лишь издалека твоим обманутым и ослепленным глазам; и, если тебе удастся окольными путями добиться пустых рукоплесканий толпы, ты не ощутишь того благородного самоудовлетворения, которое испытывает истинный художник, с улыбкой наблюдая невежество грубых судей, находя утешение в своей скорби, если ему удастся скрыться от всех в какой-нибудь каморке или темнице вместе со своей музой и обрести радость, не известную человеку заурядному».

Несчастный художник прекрасно понимал, как справедливы эти замечания, но он не верил, что Валерио обращается к нему с чистой душой и с добрыми намерениями, желая направить своего ученика на верный путь, и приписывал ему низкие побуждения — скрытое злорадство и жестокое презрение к его страданиям. Обескураженный, отчаявшийся, он восклицал; «О, как это верно, Валерио! Я погиб. Я погасну, как факел под порывами ветра, не успев разгореться и осветить все вокруг. Вы это хорошо знаете и растравляете мою рану. Вы хорошо знаете, в чем секрет вашей силы и моей слабости. Что ж, торжествуйте, унижайте меня, презирайте мои мечты, мешайте осуществлению моих замыслов и насмехайтесь над моими надеждами. Вы умело пользуетесь своими силами — вы управляли скакуном, вы его укротили; я же без конца подхлестываю его, и он несет меня, и я вижу, что разобьюсь при первом же препятствии». Тщетно оба Дзуккато старались успокоить его, вселить в него надежду; он отвергал все их заботы, уязвленный их сочувствием, и прятал свои горести от чужих взглядов, избегая утешений. Его молодые учителя заметили, что их сердечность, их советы только раздражают и терзают его Израненную душу, и мало-помалу перестали говорить с ним о нем же. Боцца решил, что они его разлюбили и не дают ему советов, боясь его успеха. Досадная необходимость бросить благородную и увлекательную работу, чтобы к сроку закончить мозаику скучных орнаментов, озлобила его вконец. И вот он решил покинуть своих учителей, как только истечет срок его обязательства, ибо не верил, что они подготовят его к испытаниям на звание мастера. По договору с прокураторами они имели право представить к званию мастера одного ученика в год, но ему казалось, что братья гораздо лучше относятся к двум другим молодым подмастерьям — Чеккато и Марини. Он задумал отправиться в Феррару или же Болонью, получить там звание мастера и открыть свою школу; пусть он и был одним из последних в Венеции, зато он мог рассчитывать, что станет одним из первых в городе менее богатом и прославленном. Ссора с Валерио, казалось ему, представляла двойную выгоду: она вернет ему свободу и послужит предлогом для мести. Работы еще не были закончены, день святого Марка приближался, минуты были считанные. В обеих мастерских работали с удвоенным рвением, чтобы не нарушать договора. Отсутствие или уход одного из учеников грозил сейчас настоящим провалом и помешал бы успеху после всех неслыханных усилий, которые были сделаны до нынешнего дня, во имя того, чтобы не обогнала мастерская-соперница.

IX