Мастер осенних листьев

Завтракала Эльга торопливо, едва обращая внимание на то, что, собственно, ест. Даже вкуса не чувствовала. Что-то, обернутое в капустные листья. Должно быть, каша. Или не каша, а мясо. Тут бы побыстрее.

— Сист, — бросила она, убегая, наспех вытирая рукавом губы, — все очень вкусно, вечером приходи, букет сделаю.

К забору она явилась, на ходу оправляя платье и подвязываясь поясом. Кошмар, конечно, эта походная жизнь.

— Доброго дня!

Башквицы. Господин Некис. Четыре дюжих воина. Все распаленные, раздраженные, пыхающие красноватыми листьями злости — видимо, вдоволь накричались друг на друга. Ох, что же дальше будет?

— Госпожа мастер!

Голос Осипа Башквица звенел от обиды.

— Да?

— Мы с Ружами на одной лиге и в поле не сядем, а здесь… Они ж…

Осип принялся расписывать прегрешения соседей, начиная с времен, когда еще его прадед, тоже Осип, сторговался за телегу с сеном в обмен на убитого на его земле оленя. А те от уговора возьми и откажись. А потом шерсть, а потом дожди, а потом Нейса, Кувакова дочка, забеременела и не понятно от кого, то есть, понятно, от кого, разве без Ружей обошлось бы, видели, бегал за ней один рыжий, а как забеременела, он, значит, в кусты и через межу, ничего, мол, не знаю, не участвовал…

Старухи кивали словам Осипа, близнецы улыбались Эльге, роняли слюну, мужик, стоящий рядом, вытер им рты рукавом собственной рубахи.

Потом — в неурожай — чего бы Ружам овсом не поделиться? Только где им за просто так? Они хлебала свои на пойменный луг раззявили. И Фурычиха тем летом возьми и отравись. С чего бы, спрашивается? До этого не травилась, а тут вдруг сподобилась? И корова у Севаста на отеле сдохла. Про мельника, который утоп, и вовсе слухи нехорошие ходили, будто он с дикарями лесными по-ихнему толковал.

И это Осип еще до нынешних козней не добрался. Козней-то — ого-го! Козней — аж телегой не вывезешь. Не листья поди. Каждый день эти ружинцы исхитряются да какую-нибудь пакость выдумывают. То вилы оставят, чтобы люди на них накололись. Ну как насмерть? То купаться решат и всю рыбу честным рыбакам распугают. А то господину титору слезные жалобы пишут, чтобы их, Башквицев, совсем со свету извести.

А погода?

Эльга прыснула. Уж больно смешно было слушать, как Осип, хмуря лоб, с самым серьезным видом перечисляет на пальцах, когда к сенокосу дождь шел, а когда этого дождя из-за Ружей с Кияном искать надо было.

Не выдержала.

Осип тут же умолк на полуслове. Глаза у него выпучились, борода встопорщилась, рот неожиданно растянуло вкось.

— Госпожа-а мастер!

За ним стали на разные голоса возмущаться все Башквицы, какие имелись на лавках. Ну, дети, те просто орали всласть.

— Как же так!

— А-а-а!

— Не порядок! Мы тоже люди!

Господин Некис терпеть это не собирался.

— Тихо! — прикрикнул он. — Тихо! Вы еще на госпожу мастера с кулаками набросьтесь! Вот Ружам потеха будет.

— Так это…

Осип вытянул шею, обеспокоенно высматривая за межой, за столбами притаившихся Ружей. Эти могут специально лежать, с них станется. Потом ведь действительно у себя в местечке пересказывать будут.

— Мы со всем пониманием…

— Вам самим-то не смешно? — спросила Эльга. — На западе мастера и простые воины с тангарийцами насмерть бьются, а вы здесь за несчастную охапку сена местечком на местечко боем идти хотите.

Она ушла в палатку и долго и зло набивала там сак остатками уже помертвелых листьев. Вышла к забору под хмурое молчание.

— Мне нужны еще листья, — объявила она. — Завтра утром. Рябиновые и осиновые. И трава. А через день жду всех снова.

— Всех? — удивился кто-то.

— Да.

Эльга встала под короткий навес, оглянулась на Башквицев.

Ох, как хотелось надергать из них злости, обиды, недоумения, заменить новыми листьями и вылепить новых людей! Но еще лучше было бы поставить их перед собственными букетами и заставить смотреть в себя. Чтобы все их чувства в них же и отражались. Интересно, долго они вытерпят свою ненависть?

Нет, нельзя так. Эльга опустила полные листьев руки. Работать с таким настроем не годится. Что получится? Ничего хорошего. Кривой букет, который облезет в первую же осень. Нет, который лучше сразу сжечь.

Она снова посмотрела на Башквицев. Старухи ответили злыми взглядами, дети показали языки, Осип отвернулся. Только близнецы смотрели с широкими улыбками. Вот в ком было полно доброты.

Странно, но именно близнецы Эльгу успокоили. Она даже задумалась, можно ли найти в них неправильный узор и поправить его. Вернется ли к ним тогда разум? И станут ли они затем как все Башквицы?

И что будет лучше?

Листья зашуршали в ладонях. Мы готовы, хозяйка. Мы здесь. Мы — твои крылья, твои слезы, твоя жизнь.

Один за другим Башквицы принялись прорастать в букете, сердитые, мрачные, недовольные. Эльга, как могла, смягчала рисунок, подрезала мизинцем, разбавляла осину с рябиной миролюбивой ивой, но листья словно перенимали чувства тех, кого изображали, топорщили колючую кромку, шипели под подушечками пальцев.

— Вы посмотрите на нее, — сказала сидящая с краю старуха в синем платке. — Что она знает? Сколько Ружи у нас крови выпили!