Мастер Лабиринта

Я вновь ловлю Золушку в той же секунде, что и на последних двух картинах: она обернулась в три четверти. Её взгляд в ужасе расширен, чёткий рот приоткрыт. В волосах - мусор и листья. По шее струится кровь. Из-под разодранной футболки видна худая девичья грудь и живот, и выступающие рёбра. Тень приближается к ней. Тень вепря. Она видит его целиком - и это миг её смерти. Я вижу лишь тень зверя.

Нет, не так.

Картинка расслоилась, разошлась под моими пальцами.

Золушка не в лесу. Она стоит так же, и взгляд у неё такой же. Но она не в лесу, а на плоской крыше и за её спиной - оранжевые огни фабрик, высунувших трубы из воды Озера. Ветер разобрал сложную причёску на пряди, и они золотом вьются вокруг идеального овала её лица.

На Золушке не рваная детская футболка, а длинное гладкое платье, алое, как артериальная кровь.

Она не похожа на ту себя. Но у неё тот же взгляд. Взгляд человека, который знает, что сейчас умрёт.

И я, соучастник её убийства, словно в детской книжке-переводке, обводил углем контуры её тела, край крыши, холмы пустыря и гладь озера за её спиной. Механическое успокаивающее занятие, уводящее меня от пропасти, в которую я заглядывал минуту назад... или год назад, неважно. Пропасть - она всегда рядом. Раскрыла глотку, готовая меня проглотить.

Я отступаю от неё мелкими шагами, штрих за штрихом. Золушка, наоборот, подходит к ней - пятясь от своей смерти, шаг за шагом приближается к краю крыши.

Картина углублялась. Приобретала трехмерность и болезненную чёткость.

Визг.

Кричали здесь, в классе. Рядом со мной. Так пронзительно, что я услышал через беруши.

Вскинул руки - сбросить повязку.

Замер, сжимая в пальцах края ткани.

Если я сделаю это сейчас - то нарушу правило.

Но кому-то здесь нужна помощь. Так просто не орут. Кому-то рядом со мной срочно нужна помощь. Но - правило...

Если это - жизнь и смерть? Если это очень важно? ... Если это испытание? Насколько я сосредоточен. Насколько я целеустремлён.

Я вслушивался - но крик не повторился. Грифель лопнул в напряжённых пальцах, уголь жирно размазался по рукам. Я с силой потёр ладонями о брюки, пытаясь стереть чёрное с кожи. Саму тьму, прилипшую ко мне.

Если продолжу рисовать - испорчу картину.

Я прижал ладони к глазам, чтобы сорвать повязку.

По ту сторону стеклянной стены "аквариума" стоял Мастер. Он был высок, широкоплеч, и похож на горца-короля. Мария прильнула к его боку. Она красива сейчас, кажется, даже светится - как мадонны на старых картинах: золотые блестящие волосы, изысканные руки - одну ладонь она прижала к щеке Мастера. Она самая красивая женщина, из всех, что я видел в своей жизни. Рядом с ней хочется упасть на колени и плакать от радости.

Нет. Нет, это всё не так. Какая же она женщина? Ей едва четырнадцать. Она болезненна худобой недоедающего подростка. Длинноногая и длиннорукая. Веточки и листья в гриве золотых волос. Приоткрытый яркий рот - она разбила его, падая.

Это Золушка, а не Мария, прижалась доверчиво к Мастеру.

Мне больно на это смотреть. Потому, что Золушка - моя.

Я отвёл взгляд.

Справа от меня Индия, сложившись, словно от боли в животе, раскачивается над клавишами синтезатора. Я не вижу, играет она или нет - заслоняют длинные, двигающиеся, словно водоросли в воде, волосы. Не слышу ни звука.

На ней все ещё повязка. Как и на Константине. Как и на Ксавье, который рисует стремительными мазками - используя пальцы, вместо кисточек.

Как и на Фредерике.

Которая дерётся с чёрным человеком, швыряя в него руки и ноги. Защищаясь от его ударов блоками и уклонами. Она спортивная и сильная, но все же не столь сильная, как взрослый мужчина. Чёрный человек бьёт её по бедру и она падает. Он бьёт её в живот, а потом в голову. Она не кричит больше - ей нечем дышать. Но она вскидывает ноги, ударяя его пяткой в подбородок.

Я вскочил, собираясь ей помочь, и вдруг понял, что чёрный человек - её тень. И нет никаких ударов.

Фредерика вновь была на ногах, продолжая танец-сражение.

Я прижал ладони к глазам и ощутил ткань повязки. И всё же, видел, как танцует Фред, изображая убийство. Как раскачивается Индия, словно инструмент причиняет ей боль. Как Агата застыла, глядя на нас.

Как Мастер и Золушка, из-за стекла, одинаковыми взглядами впились в меня.

Я дёрнулся, когда кто-то прикоснулся к плечу. Сорвал повязку. Агата стояла рядом со мной, а не там, где я её секунду назад «видел». Ни Мастера, ни Золушки за стеклом «аквариума» не было.

Агата что-то сказала. Я качнул головой отрицательно. Вытянул затычки.

- Время вышло. - Повторила женщина. - Работу.

Я вспотел, словно выловленная из ведра мышь. В голове гудело. В глазах дёргало. Ладони - тёмные от угля.

В чёрных абрисах на листе передо мной смутно проглядывались очертания человека, но - не более. Слишком много линий, слишком они жирные и продавленные. Пятна там, где я размазал уголь. Ничего похожего ни на Золушку, ни на Марию - детские уродливые каракули.

И всё равно жалко отдавать их Агате. Она подняла лист сама.