Мастер-класс

А потом голоса стали звучать все более резко и грубо, постепенно превратившись в угрожающее рычание, доносившееся буквально отовсюду — со школьных дворов, из магазинов и синагог. Девичьи руки, ранее по вечерам занятые шитьем и игрой на фортепиано, взялись за камни. Мария Фишер, которой в 1933 году было всего четырнадцать, теперь проходила мимо дома своей лучшей подруги Мириам, стараясь ни разу не глянуть в ее сторону, но все же замечала стоявшую в дверях девочку. А потом вдруг оказалось, что Мириам в дверях больше не стоит, так что теперь можно было вообще в ту сторону не смотреть.

— Теперь вы понимаете? — И Ома повелительным жестом показала моему отцу на свой опустевший стаканчик. Когда он снова его наполнил, она сделала несколько маленьких, но жадных глотков и продолжила свой рассказ, буквально несколькими точными мазками делая уже описанные сцены еще более яркими и выпуклыми.

Теперь магия ее слов перенесла меня в некий трехэтажный дом с бежевыми стенами, декоративной мансардой и флагами, приветственно трепещущими на обоих углах. В дом вошли двое мужчин, оба седобородые и похожие друг на друга почти как близнецы. Один говорил по-английски с заметным акцентом; второй — примерно так же, как я, — на ровном, лишенном интонаций языке этой страны. Первый держал за руку маленькую девочку и с улыбкой рассказывал ей о богатых американцах, которые предложили ему денег, чтобы завершить строительство этого дома, и о тех собраниях, которые будут в нем проходить в ближайшие годы.

Чувствовалось, что Ома устала. Бессильно откинувшись на спинку дивана, она буквально утонула в подушках; ее серые глаза были подернуты блестящей пеленой слез.

— Я хорошо помню тот день, — сказала она, помолчав. — Мы приехали в Берлин, чтобы осмотреть здание, где будет размещен новый институт, названный в честь кайзера Вильгельма. Мне было тогда, наверное, лет семь или восемь. У отца были назначены какие-то деловые встречи, так что он оставил меня на попечение моего двоюродного деда; тот устроил мне целую экскурсию и даже коллегам своим представил. — Бабушка снова помолчала. — Вообще-то мне было довольно скучно, я ведь была еще мала, но днем двоюродный дед повел меня пить чай и сказал, что у него есть некий сюрприз, который он приготовил специально к моему дню рождения. Все маленькие девочки любят сюрпризы, и я тут же повеселела.

— Что же это оказался за сюрприз? — спросила я.

— Поездка в Швейцарию. В Женеву. Я там никогда не была, и мой двоюродный дед попросил моего отца отпустить меня туда под его ответственность. Я принялась упрашивать папу, и он разрешил мне эту поездку, так что через две недели мы уже ехали в быстро мчавшемся поезде…

И перед моими глазами возникли этот веселый поезд, летящий среди зелени позднего лета от одного селения к другому, и маленькая девочка в фартучке, важно пьющая чай в вагоне-ресторане. Ее внимание буквально разрывается между тем, что происходит внутри поезда, и тем, что она видит за окном — кудри дыма, уносящиеся назад, городки, мимо которых они проезжают. Манхейм. Карлсруэ. Баден-Баден. Длительное путешествие утомило девочку, но она изо всех сил сопротивляется сну и усталости; ей хочется впитать каждое мгновение этого путешествия, удержать его в памяти. Затем за окнами мелькает синяя гладь озер Невшатель и Леман, и поезд подъезжает к Женеве.

Рассказ бабушки был настолько нетороплив, что мой папа не выдержал:

— Mutti, какое все это имеет отношение к тому, что Елене нужно немедленно ехать в Канзас? Не сомневаюсь, та поездка в Женеву оставила в твоей детской душе замечательные впечатления. — Он выразительно глянул на меня. — Но мы с Сандрой уже столько раз о ней слышали, а ты…

Бабушка заставила его умолкнуть, всего лишь подняв руку.

— Дослушай до конца, Герхард. И ты все поймешь. Впрочем, я немного устала, да и горло у меня пересохло…

И папа снова подчинился, хотя и сокрушенно покачал головой.

— За те три дня, что мы провели в Женеве, я видела очень много разных людей. У моего двоюродного дедушки — я называла его дядей — каждое утро были какие-то деловые встречи, и я всю первую половину дня оставалась в гостинице с нанятой гувернанткой, но во второй половине дня он обычно забирал меня из номера и говорил: «А теперь, Мария, пойдем-ка погуляем», — и мы шли гулять. И сперва всегда заходили в какую-нибудь чайную с белыми скатертями и хрустальными канделябрами, где подавали вкуснейшие пирожные с кремом. Там дядя часто встречал знакомых профессоров из Америки, из Италии и из Англии, и все они находили меня совершенно очаровательной. Но особенно мне понравилась одна американская дама. Мы с ней встречались каждый день, и она всегда была ко мне очень добра. Я помню, что звали ее миссис Сангер, и она говорила, что у меня будут очень красивые, замечательные дети.

На этот раз бабушку прервала я:

— Маргарет Сангер?[24] А она-то что в Женеве делала? — Сангер, насколько я знала, в те времена как раз встала во главе движения по контролю рождаемости в США.

Ома засмеялась.