Мастер икебаны

Мы подтвердили сделку дружеским чаепитием — зеленый чай и сакура-моти, купленные у господина Ваки.

Я не стала пытаться удивить его своим разрозненным фарфором Имори и достала бледно-зеленые тарелки с узором из розовых бутонов сакуры — подарок тети Норие на прошлый день рождения.

— Время вишневого цвета! — одобрительно заметил господин Ное. — У нас, в Киото, оно продолжалось две недели. Не правда ли, это несправедливо — прекраснейший из японских городов нынче менее всего посещаем? С другой стороны, в Токио тоже можно взглянуть на вишневый цвет, в парке Уэно бывают неплохие праздники созерцания.

— А что, вишня уже расцвела? — удивилась я. Кажется, я все пропустила.

— Ну, конечно же! — воскликнул он. — Но ваши сёдзи[13] закрыты, и оттого вы ничего не видите. Молодой девушке не следует отгораживаться от весенней природы.

Нынче утром я стремилась на природу всей душой — например, побегать в парке, — но даже не вышла из подъезда, вовремя увидев фургончик телекомпании «Фудзи» у самых дверей. С тех пор мои жалюзи были опущены и дверь на замке. Не утерпев, я отодвинула нижний уголок и посмотрела в окно! Вся бесконечная парковая аллея, проходящая через кладбище Янаки, была залита розоватым вишневым светом.

Мне пора было собираться в «Мицутан». Я позвонила тете Норие и сказала, что ей нет нужды добираться в такую даль из Йокохамы: я сама поправлю ирисы и бамбук и добавлю воды. Про себя я подумала, что нет также никакой нужды натыкаться на холодные взгляды студенток школы Каяма, суетящихся на последнем этаже универмага.

По дороге в «Мицутан» я занесла в банк наличные, которые в толстом манильском конверте вручил мне господин Ное. Вокруг магазина толпились люди, как и полагалось в субботу пополудни, и я, как только подошла поближе, углядела мелькающую в толпе расшитую куртку Че Фуджисавы. Противники «цветов-убийц» не дремлют, они на посту.

«Желтая роза убивает, не различая цвета твоей кожи», — было написано на одном из транспарантов — похоже, автора вдохновила эмблема универмага. Рядом с ним другой плакат гласил: «Восхищаешься цветком — убиваешь молотком!» А вот еще один — загадочно краткий и риторичный — показался в быстро прибывающей толпе: «Смерть — это сделка?»

Несколько охранников у входа поглядывали на демонстрантов, бессильно пожимая плечами, покупатели же их просто обходили, пользуясь боковыми входами — цветочная торговля шла своим чередом.

В руках у Че не было плаката, он раздавал листовки. Мне он тоже сунул одну, промурлыкав:

— Сестренка, присоединяйся, мы здесь боремся с цветочной мертвечиной. Бойкотируй выставку убийц из семьи Каяма! — Он принял меня за возможную неофитку, не узнав ненавистную буржуйку в новом облике — темные очки и простенькие джинсы. Я послушно взяла листовку и прошла в магазин. Здесь, внутри, никто и думать не думал о собравшейся за стенами сердитой молодежи. Домохозяйки с эффектными пакетами, украшенными мицутанской желтой розой, подростки со вместительными сумками от Прады, малыши с рюкзачками за спиной были заняты вдохновенным шопингом. Моим же изысканным аксессуаром сегодня служил скромный потертый кошелечек, втиснутый в карман джинсов, любимую сумку на длинной цепочке я оставила дома, припомнив ей вчерашнее коварство.

Поднимаясь на эскалаторе в галерею, я задержалась на пару минут на этаже, где располагался бутик Николь Миллер, — взглянуть, удалось ли Нацуми оживить манекенов с помощью желтых роз и тигровых лилий. Но чуда не произошло: пластиковые девушки в цветастых шелковых платьях все так же скучали на своих местах, сжимая охапки роз, перемешанных с ветками ивы и полосатыми лилиями, без всякого сомнения, привезенными из-за океана.

В северную галерею стояла очередь на выставку Матисса. В южную — на выставку икебаны — никто особенно не стремился.

— Как идут дела? — спросила я мисс Окаду, продающую билетики у входа.

— Э-э-э... так себе, — вздохнула она. — Все из-за этой акции протеста там, снаружи. Они уже терзали нас своим присутствием возле школы, а теперь переместились сюда. Ужасно неприятно... к тому же мы теряем деньги.

Похоже на то. Цветочная Страна Чудес и впрямь выглядела покинутой, несмотря на свое великолепие. Единственными ее жителями были разодетые в пух и прах студентки Каяма — в ярких кимоно или дорогих европейских костюмчиках, — сновавшие между своими композициями, каждая из которых была высвечена направленным пучком электрического света, будто музейный шедевр.

По дороге мне попались керамические вазы Мэри Кумамори, увитые виноградной лозой, и снежно-белые орхидеи Лили Брэйтуэйт, которые она, судя по всему, нашла-таки время составить в искусный букет.

Композиция тети Норие сразу бросалась в глаза: распустившиеся за ночь ирисы сверкали кардинальским пурпуром. Мне даже делать ничего не пришлось, разве что поправить пару покосившихся бамбуковых стебельков.

Лиля Брэйтуэйт вошла в зал и направилась было к своей композиции — прямая, стройная, в темно-синем костюме, с шарфом от Эрме, взбитым вокруг шеи, — но, почувствовав мой взгляд, тут же остановилась.