Мастер икебаны

— Рей, дорогая! Я только на пять минут, представь себе. Дети и няня ждут меня на улице. — Тут она понизила голос: — Ты говорила обо мне с лейтенантом Хатой?

Ничего себе. С какой это стати?

— Лиля, этого я тебе не обещала, — сказала я терпеливо. — Но могу помочь тебе самой с ним договориться.

— Это невозможно! С моим-то графиком! — Ее голос стал заметно выше.

— Раз уж ты нашла время зайти на выставку, то найдешь и для более важного дела, или как?

Лилино лицо залилось сердитым румянцем.

— Ладно, мне надо идти. Рада была тебя увидеть.

— Ты не можешь сейчас уйти! — К нам подбежала запыхавшаяся Надин Сен-Жиль. — Он здесь! Нам нужно встать у своих композиций и выслушать его замечания.

— Кто «он»? — спросили мы с Лилей одновременно.

— Иемото! Господин Каяма только что прибыл и собирается с нами беседовать.

Жаль, что здесь нет тети Норие: беседовать — это она любит. Хотя, может, оно и к лучшему. Вдруг он скажет какую-нибудь гадость, она бы такого не перенесла.

Надин, Лиля и я присоединились к трепещущим овечкам господина Каямы, шествующего через зал в величавом молчании. Рядом с ним гордо шла Нацуми.

Настоящий художник, с ног до головы, — глаз не отвести. Серебристые длинные волосы, собранные в хвостик, аскотский галстук с широкими, как у шарфа, концами, заправленными под шелковый воротник безупречно белой рубашки, черные вельветовые брюки облегают длинные ноги, подчеркивая пару японских сандалий и белые хлопковые таби[14] . Сочетай несочетаемое, ясное дело. Мне хотелось рассмотреть его получше, но студентки вокруг меня почтительно согнулись в глубоком поклоне, и мне пришлось последовать их примеру. Иемото тоже поклонился, не слишком глубоко, в точном соответствии со своим рангом. После этого он обвел свою паству глазами и, остановив взгляд на нашей маленькой группке, улыбнулся с такой неуместной нежностью, что я оторопела и не смогла изобразить ответной улыбки, в то время как Надин и Лиля улыбались во весь рот и сияли, словно получили благословение.

— Мои дорогие ученики! Я ничтожен по сравнению с тем, что вы сделали здесь для меня. — Масанобу говорил мягко, ни следа надменности в голосе, ни одной фальшивой ноты.

— О нет, это мы оказались негодными учениками, и нам очень стыдно. Простите нас, — ответила за всех госпожа Кода, поклонившись еще раз.

— Ваши добрые слова утешают нас в это тяжелое время, Кода-сан. Как бы я хотел видеть Сакуру-сан здесь, среди нас. Давайте же начнем наш сегодняшний показ с композиции, сделанной в память о Сакуре. Кто ее авторы?

— Мы, — снова подала голос госпожа Кода, имея в виду себя и Нацуми. Та тут же скроила уничижительную гримаску и отвесила Масанобу низкий поклон, не хуже, чем ее напарница. Странное, должно быть, чувство испытываешь, когда кланяешься родному отцу, чего уж говорить об оценке за работу, которую он выставляет тебе на глазах у полусотни чужих людей.

Я разглядывала икебану, посвященную Сакуре: несколько черных трубок, на манер водопроводных, напоминали учебную композицию, созданную Сакурой на ее последнем уроке, только теперь они стояли торчком. Белая магнолия и розовые завитки вишни сочетались с ними так же, как очарованный лес, полный эльфов, сочетается с трубами кирпичного завода.

— Конечно же, это всего лишь скромная попытка подражания, — тихо произнесла госпожа Кода. — Мы умоляем о вашем снисхождении и просим прощения за бедность нашей фантазии.

Иемото обошел композицию несколько раз, разглядывая каждый листик, подошвы его сандалий негромко хлопали по полированному сосновому полу. Закончив осмотр, он повернулся к аудитории и произнес своим мягким, мелодичным голосом:

— Когда теряешь любимого человека, кажется, что наступила зима. Человек коченеет от нестерпимого холода. Казалось бы, икебана, символизирующая потерю, должна быть лишена прекрасных цветов и листьев, не так ли? — Тут он сделал театральную паузу. — Отнюдь. Вспоминая стиль и умение Сакуры, мы произносим девиз нашей школы — «Истина в естественном». Но и природа может быть фантастичной, достаточно вспомнить неземную прелесть икебаны, которую так любила наша Сакура, а она любила ее больше всего на свете.

Женщины вокруг него одобрительно переглядывались.

— Как бы то ни было, — продолжал иемото, — моей дочери еще следует поучиться. В этой композиции должны были оказаться ветки нераспустившейся вишни, в таком случае завтра они стали бы еще прекраснее и поразили бы наших гостей в самое сердце. Но Нацуми выбрала ветки в цвету, и это было ее ошибкой.

Нацуми благодарно улыбнулась и поклонилась учителю. То же сделала и госпожа Кода. Я подумала, что выбранный иемото тон характерен для японского родителя — свалить всю вину на собственного ребенка, более того, говорить с ним пренебрежительно на публике, подчеркивая свою строгость и справедливость.

В этом даже была какая-то нарочитость, по всей вероятности, доставлявшая ему удовольствие.

Следующей на пути Масанобу была композиция Мэри Кумамори — побеги виноградной лозы в сделанных ею собственноручно керамических вазах, и я вся обратилась в слух.