Мартин Иден

Прошла еще неделя тяжелого труда, заканчивавшегося всякий раз глубокой ночью при электрическом свете. В субботу, в три часа, как только кончили работать, Джо, насладившись минутой вялого торжества, снова потащился в деревню, чтобы найти забвение в вине. Это воскресенье Мартин провел так же, как и предыдущее. Он спал в тени деревьев, делал бесплодные попытки прочесть газету и долго лежал на спине, ничего не делая, ни о чем не думая. Он был слишком измучен, чтобы сосредоточиться на чем-нибудь, хотя чувствовал неудовлетворенность. Он презирал себя, словно чем-то унизил себя или совершал бесчестный поступок. Все, что было в нем возвышенного, куда-то исчезло. Его честолюбие притупилось, а восприимчивость настолько ослабела, что он уже не ощущал его уколов. Он был мертв и телом, и душой. Теперь это было просто животное, рабочая скотина. Он уже не воспринимал прелести солнечных лучей, пробивавшихся сквозь листву; лазурный свод неба не навевал ему, как прежде, мыслей о необъятности космоса и о тайнах, трепещущих перед разгадкой. Жизнь стала вдруг нестерпимо унылой и бесцельной; она вызывала в нем отвращение. Траурное покрывало окутало зеркало его души, и обессиленная фантазия покоилась, точно больная, в темной комнате, куда не проникал луч света. Он завидовал Джо, который, шатаясь, бродил по деревне и пьянствовал в каком-нибудь кабаке. В его мозгу, должно быть, пылали теперь сказочные желания, он испытывал пьяные восторги перед пьяными видениями, он был фантастически и великолепно опьянен и ничего не помнил в эту минуту о понедельнике и предстоящей неделе убийственного труда.

Прошла третья неделя, и Мартин возненавидел самого себя, возненавидел жизнь. Его угнетала мысль о своей беспомощности. Да, правы были издатели, когда отказывались принимать его произведения. Теперь он ясно понимал это и смеялся над собой и над своими мечтами. Рут вернула ему по почте «Песни моря». Он равнодушно прочел ее письмо. Она всячески старалась внушить ему, что стихи ей очень понравились, что они прекрасны. Но она не умела лгать и не могла скрыть правду от самой себя. Она нашла стихи неудачными, и Мартин видел ее отношение к стихам в каждой строчке этого холодного, лишенного всякой восторженности письма. Она была права. Перечитав свои стихи, он полностью убедился в этом. Красота и вдохновение покинули его, и теперь он недоумевал, как он написал их: настроение, сравнения, смелые обороты сейчас были ему чужды, поражали его своей гротескностью, будто бы удачные выражения казались чудовищными, нелепыми, а все вместе — выдуманным и нереальным. Он тотчас же сжег бы «Песни моря», если бы у него хватило сил пойти в машинное отделение и бросить рукопись в огонь. Вся его энергия уходила теперь на стирку чужого белья, и для его личных дел ничего не оставалось.

Он решил, что в следующее воскресенье обязательно возьмет себя в руки и ответит на письмо Рут. Но в субботу вечером, после окончания работы, Мартин, приняв ванну, почувствовал лишь одно желание — забыться. «Пойти разве в деревню, посмотреть, как там Джо промышляет?» — сказал он себе. И в ту же минуту понял, что лжет. Однако у него не хватило энергии вдуматься в эту ложь. А если бы энергии и хватило, он все равно не стал бы заниматься этим, потому что ему хотелось лишь одного — забыться. Он медленно и как бы бесцельно побрел в деревню, но по мере приближения к трактиру шаги его против воли ускорились.

— А я-то считал тебя трезвенником, — приветствовал его Джо.

Мартин не счел нужным оправдываться. Он потребовал виски и, прежде чем передать бутылку товарищу, наполнил до краев свой стакан.

— Ну, ты там, наливай живей! — сказал он грубо.

Но Джо долго возился с бутылкой, и Мартин не стал дожидаться его. Он опрокинул стакан и снова наполнил его доверху.

— Теперь я могу подождать тебя, — сказал он мрачно, — только поторапливайся.

Джо поспешил наполнить свой стакан, и они выпили вместе.

— Работа небось довела, а? — осведомился Джо.

Мартин отказался обсуждать этот вопрос.

— Я и сам понимаю, что это сущий ад, — продолжал тот, — и все-таки мне почему-то неприятно видеть тебя здесь, Март. А впрочем, плевать на все.

Мартин пил молча. Время от времени он коротко и резко требовал еще, внушая почтительный трепет буфетчику, женоподобному деревенскому парню с водянистыми голубыми глазами и гладко зализанными волосами, разделенными посередине пробором.

— Черт бы их побрал за то, что они выматывают из нас, бедных, все жилы, — заметил Джо. — Если бы только я не накачивался этак каждое воскресенье, меня обязательно прорвало бы на неделе, а тогда бы уж им не поздоровилось. Просто спалил бы все дотла, и дело с концом. Только мое пьянство их и спасает, верно говорю.