Мартин Иден

— Я брошу это место, — объявил он. — Я больше не могу выносить! Возьму да и уйду! На кой же черт трудиться всю неделю, как вол, стараясь выгадать несколько минут? Для того, чтобы потом мне послали лишнюю партию белья! Нет, мы живем в свободной стране! Я вот сейчас пойду к этому толстому немцу да и выскажу ему откровенно свое мнение! Да не по-французски с ним беседу поведу, а на чистейшем американском языке. Скажите, пожалуйста, вздумал еще лишнюю работу задавать!

Но через минуту он уже покорился судьбе и говорил обратное:

— Придется и сегодня в ночь поработать.

Так Мартину не удалось почитать и в этот день. За всю неделю он даже газет не видел и, к своему удивлению, чувствовал, что ничуть не интересуется новостями. Вообще он был так утомлен и изможден, что его ничто не интересовало. Однако он все-таки решил в субботу съездить на велосипеде в Окленд, если работа кончится в три часа. До Окленда было семьдесят миль; значит, ему придется возвращаться обратно в воскресенье и, таким образом, ему совсем не удастся отдохнуть перед новыми шестью днями труда. Разумеется, было бы удобнее поехать по железной дороге, но билет туда и обратно стоил два с половиной доллара, а ему нужно было беречь деньги.

Глава XVII

Мартин научился многому. В течение первой недели он и Джо однажды справились с двумястами белыми сорочками. Джо управлял машиной, в которой был подвешен горячий утюг на стальной пружине, регулировавшей давление. Таким способом он разглаживал манишку, манжеты, воротничок и наводил последний глянец на грудь. Покончив с рубахой, он тотчас бросал ее на доску, лежавшую между ним и Мартином, а тот подхватывал сорочку и доканчивал ее, разглаживая все ненакрахмаленные части.

Работа была изнурительная; они трудились час за часом, ни на минуту не останавливаясь. На просторных верандах отеля мужчины и женщины, в прохладных белых костюмах, пили замороженные напитки и старались как можно меньше двигаться. Но в прачечной стояла удушливая жара. Огромная гудящая печь накалялась докрасна, а утюги, двигаясь по влажному белью, выпускали целые облака пара. Эти утюги нагревались куда сильнее тех, которыми работают обычно хозяйки, пробующие их смоченным пальцем. Такой утюг показался бы слишком холодным для Джо и Мартина. Они попросту подносили утюг к щеке, измеряя его жар каким-то чутьем, что вызывало у Мартина восторженное удивление. Если снятые утюги оказывались слишком горячими, то их подвешивали на железные крюки и опускали в холодную воду. Это опять-таки требовало большой точности и сноровки. Какая-нибудь лишняя доля секунды — и неуловимая степень нужного жара была утрачена. А Мартин находил еще время, чтобы удивляться точности, с которой он проделывал все это, — точности механической, основанной на автоматическом и безошибочном учете каждого движения.

Впрочем, изумляться было некогда. Все внимание Мартина было поглощено работой. Он трудился без устали. Голова и руки его были всецело заняты работой и сам он как бы превращался в машину, а все, что было в нем человеческого, поглощалось этой машиной. В его мозгу больше не осталось места для вселенной и ее великих загадок. Все широкие, просторные коридоры его мозга были герметически закрыты и запечатаны. Просторная палата его души обратилась в тесную каморку, в башенку, и обитательнице ее оставалось только регулировать деятельность его рук, плеч и десяти проворных пальцев, быстро, широкими скользящими взмахами передвигавших утюг по его дымящемуся пути. Движение совершалось всегда в одном направлении, не уклоняясь ни на одну долю дюйма, всегда с нужной силой, и Мартин стремительно проносился по бесконечным рукавам, бокам и спинкам, ловко сбрасывая законченное белье, не измяв его. И в ту минуту, как он торопливо перебрасывал рубаху, рука его уже бралась за другую. Так продолжалось час за часом, в то время как снаружи мир замирал под полуденным солнцем Калифорнии. Но в этой накаленной комнате замирать не полагалось: ведь гостям, прохлаждавшимся на верандах, нужно было чистое белье.

Пот ручьями катился с Мартина. Он выпивал огромное количество воды, но от напряжения и зноя вода тотчас же снова выливалась через все поры его тела. В море, на корабле, он почти всегда имел возможность углубиться в себя. Хозяин судна располагал лишь временем Мартина, но содержатель гостиницы владел, кроме того, и его мыслями. Теперь он не мог уже думать ни о чем, кроме терзающего нервы, разрушающего тело труда. У него не хватало сил сосредоточиваться на чем-нибудь другом. Он забыл даже о своей любви к Рут. Она попросту перестала существовать, ибо его загнанная душа не имела времени вспомнить о ней. Только по ночам, когда он с трудом добирался до постели, или утром, за завтраком, она являлась ему в мимолетном воспоминании.

— Ведь это сущее пекло, не правда ли? — заметил однажды Джо.