Мартин Борман

В Тегеране не было принято конкретных решений относительно послевоенной судьбы нацистского руководства. Но то, что его ждет какое-то наказание, было очевидно. Еще раньше, в октябре 1943 года, на Московской конференции в Москве представители СССР, США и Великобритании подписали Московскую декларацию, которая, в частности, содержала предупреждение: «Пусть те, чьи ряды еще не обагрены кровью невинных, избегают присоединяться к рядам виновных, так как союзные державы будут обязательно преследовать их в самых отдаленных уголках планеты и доставлять их к судьям, чтобы торжествовала справедливость».

Далее Московская декларация гласила:

«1. Военные преступники, которые упорствовали в своих преступлениях на определенной территории, будут передаваться заинтересованным странам для суда в соответствии с их законами.

2. Военные преступники, чьи преступления не могут быть локализованы географически, поскольку затрагивают несколько стран, будут караться на основе общего решения союзников».

Московская декларация, однако, не оказала никакого влияния на деятельность Мартина Бормана. Когда наступил 1944 год, решающий год войны и судьбы нацистской Германии, он продолжал вести себя как человек, уверенный в том, что Третий рейх выживет. 30 мая 1944 года он разослал секретное письмо партийным функционерам, запрещающее полицейские меры и привлечение к уголовным судам немецких граждан за расправы (убийства) летчиков союзников, которые выбрасываются на парашютах и приземляются на германской территории.

В течение 1944 года Борман уделял также внимание двум личным проблемам. Одна из них касалась Генриха Гиммлера, рост «империи» СС которого угрожал верховенству Бормана и нацистской партии. Конфликт между двумя лидерами становился неизбежным, а его исход должен был определить, кто был в действительности второй самой могущественной фигурой в Третьем рейхе.

Другая проблема Бормана касалась его «любимой, сладкой и дорогой жены».

Глава 10 «Наша непоколебимая вера в конечную победу»

Борман временами находил возможности оставлять фюрера в его ставке в Восточной Пруссии и вылетать в Берлин для работы в здании партийной канцелярии. Во время одной такой поездки в октябре 1943 года он увлекся молодой и не слишком популярной киноактрисой, жениха которой убили на войне. Она была знакома с четой Борман. Во время очередной встречи с ней в Берлине Мартин Борман почувствовал, что пользуется взаимностью. Что последовало в результате такого увлечения, Борман описал в письме к жене 21 января 1944 года.

«Я поцеловал ее без всяких церемоний и совершенно испепелил ее своей жгучей страстью. Безумно в нее влюбился. Устроил так, что мы встречались много раз, и затем овладел ею, несмотря на возражения. Ты знаешь силу моей воли, которой М. не могла долго сопротивляться. Теперь она моя, теперь — о, счастливчик! — это так, или, скорее, я чувствую себя повторно и невероятно счастливым в женитьбе… Что ты думаешь, любимая, о своем безумном парне?»

Герда Борман ответила на это известие через три дня, как подобает образцовой нацистской супруге: «Я сама так восхищена М., что не могу сердиться на тебя. Дети тоже любят ее, все как один». Фрау Борман сочла «тысячью несчастий», что М. лишена возможности рожать детей из-за того, что ее жених погиб на войне. Она полагала, что ее муж сможет исправить это. «Но затем, — писала она, — тебе придется позаботиться о том, чтобы М. рожала ребенка в один год, я — в другой, так что ты всегда будешь иметь новую жену».

Борман нашел эту идею «дикой», но его жена была вполне серьезна. «Мы поселим всех детей вместе в доме на озере, — писала она, — и та жена, которая не беременна, будет приезжать и оставаться с тобой в Оберзальцберге или Берлине». На такое предложение Борман ответил: «Этого не должно быть! Даже если две женщины самые близкие подруги. Каждая пусть остается сама собой. Встречайтесь, правильно, но не злоупотребляйте этим».