Марсиане

В середине дня они встречаются с Айлин, Артуром и Френсис – командой, что шла перед ними, – которые уселись на узком выступе в стене оврага, чтобы наскоро перекусить. Солнце уже почти в зените, еще час – и скроется. Роджер и Ганс с удовольствием присаживаются на уступ. В качестве обеда – лимонад и немного походной смеси, приготовленной Френсис. Все обсуждают Овраг и восхождение этого дня, Роджер просто слушает их, пережевывая еду. Он обращает внимание, что Айлин сидит рядом с ним. Она случайно пинает ногой стену, и четырехглавая мышца ее бедра, очень развитая, напрягается и расслабляется, напрягается и расслабляется, растягивая ткань ее скалолазных брюк. Она слушает, как Ганс описывает скалу, и вроде бы не замечает скрытого наблюдения Роджера. Неужели она в самом деле его не помнит? Роджер беззвучно вздыхает. Это была долгая жизнь. И все его усилия…

– Давайте уже подниматься во Второй лагерь, – говорит Айлин, с любопытством поглядывая на него.

Вскоре на широкой полке, выпирающей из крутых плит справа от Большого оврага, они находят Мари и Дугала. В этом месте они решают устроить Второй лагерь – четыре крупных прямоугольных шатра, таких, что способны защитить от камнепада.

Вертикальность уступа теперь ощущается сполна. Вверху видно лишь несколько сотен стены, все остальное скрыто из поля зрения, за исключением Большого оврага – крутого желоба в ней, выпирающего из вертикальной стены прямо возле их полки. Проводя взглядом до вершины этой гигантской лощины, они видят чуть дальше вдоль бесконечной скалы, все такой же темной и зловещей на фоне розового неба.

Роджер проводит этот прохладный послеполуденный час, сидя на краю Оврага и просто глядя вверх. Им предстоит еще долгий путь. Руки в плотных перчатках ноют от боли, в плечах и ногах чувствуется усталость, ступни замерзли. Больше всего ему хочется стряхнуть с себя эту подавленность, что его заполняет, но, если об этом думать, становится только хуже.

К нему подсаживается Айлин Мандей.

– Так ты говоришь, мы когда-то были друзьями.

– Ага. – Роджер смотрит ей в глаза. – А ты совсем ничего не помнишь?

– Это было давно.

– Да. Мне было двадцать шесть, тебе – примерно двадцать три.

– И ты правда помнишь, что тогда было?

– Частично да, помню.

Айлин качает половой. У нее приятные черты лица, думает Роджер. Красивые глаза.

– Я бы тоже так хотела. Но чем старше становлюсь, тем хуже с памятью. Сейчас мне кажется, что за каждый прожитый год я теряю и год воспоминаний. Это грустно. Вся моя жизнь до семидесяти-восьмидесяти просто забылась. – Она вздыхает. – Хотя у большинства людей, я знаю, тоже так. А ты исключение.

– Кое-что, кажется, засело у меня в голове навсегда, – говорит Роджер. Ему даже не верится, что у других не так! Но все говорят, что забывают прошлое. И это навевает тоску. Зачем вообще жить? – Так тебе еще двести не исполнилось?

– Через несколько месяцев будет. Но ладно уже, расскажи мне.

– Ну… ты была студенткой. Или оканчивала школу, не помню.

Она улыбается.

– В общем, я водил группы в походы по небольшим каньонам к северу отсюда, и в одной из них была ты. Там у нас начался, э-э, небольшой роман, насколько я помню. И потом мы еще какое-то время виделись. Но ты жила в Берроузе, а я так и водил туры, так что, сама понимаешь, долго это не продлилось.

Айлин снова улыбается.

– Значит, я потом стала работать горным гидом – я занимаюсь этим так давно, что и не помню, когда начала, – пока ты не переехал в город и не втянулся в политику. – Она смеется, и Роджер тоже не сдерживает улыбку. – Похоже, мы произвели друг на друга сильное впечатление!

– О да, да, – коротко улыбается Роджер. – Мы еще искали друг друга. – На его лице появляется горькая усмешка. – Вообще-то я пришел в правительство около сорока лет назад. Слишком поздно, как потом выяснилось.

На несколько мгновений повисла тишина.

– Так вот почему ты ушел, – говорит Айлин.

– Почему?

– «Красный Марс», твоя партия, впала в немилость.

– Скорее уж в небытие.

Она задумывается.

– Я никогда не понимала точку зрения Красных…

– Это вообще мало кому удавалось, если на то пошло.

– …пока не прочитала что-то у Хайдеггера [31], где он проводил различие между Землей и миром. Ты читал?

– Нет.

– Земля – это та пустая материальность природы, которая существует перед нами и в определенной степени устанавливает параметры того, что мы можем совершить. Сартр называл это фактичностью. А мир – это область человека, социальное и историческое измерение, которое придает Земле ее значение.

Роджер понимающе кивает.

– Так вот, Красные, как я их понимаю, защищали Землю. Или в их случае – планету. Пытались защитить первозданность планеты над миром – или хотя бы удержать между ними баланс.

– Да, – подтверждает Роджер. – Но мир затопил планету.

– Верно. И все же если посмотреть на это с такой позиции, то становится видно, что ваша цель была недосягаемой. Политическая партия неизбежно становится частью мира, и все, чем она занимается, будет мирским. А мы познаем материальность природы через свои человеческие чувства – поэтому знаем, по сути, только мир.