Марк Твен

Твен считал, что его книга о Миссисипи — реалистическое произведение, что все очарование старой речной жизни будет сохранено, если «оставаться верным действительным фактам, характеру явления и подавать его в деталях»[277].

^{_{Марк Твен — лоцман}}

Определение Марка Твена — очень точное и верное — характеризует действительно наиболее существенное в процессе создания реалистического произведения.

Великая река обладала для Твена притягательной силой: с нею связаны были воспоминания о собственном детстве и юности. Но не только этим влекла писателя к себе Миссисипи. Она была местом развития величайшего в истории США политического и социального конфликта: на ее водах и берегах шли бои Гражданской войны, а после ее окончания здесь долгие годы продолжали разыгрываться трагические столкновения между безземельными неграми и землевладельцами.

Страстная любовь к природе родных мест не заслонила перед писателем того, что творилось в общественной жизни южных штатов. Марк Твен изображает бассейн реки Миссисипи («основной Юг») как центр политической реакции в 70-80-х годах, как колыбель архаических (средневековых) вкусов в архитектуре, литературе, в быту. Показ Юга как осиного гнезда реакции- свидетельство того, на каких политических позициях стоял сам Марк Твен. Если первая часть книги писалась в 1874–1875 годах, то вторая часть — после заключения сделки Хейза-Тильдена, когда усилилась реакция в южных штатах.

Многое из «Жизни на Миссисипи» найдет свое более полное развитие в «Приключениях Гекльберри Финна». Эти две книги органически связаны между собой образом вольной, могучей Миссисипи: неукротимой реки, которая каждую весну пролагает себе новое русло, смывая все препятствия на своем пути — леса, скалы, целые города. Патетический образ Миссисипи у Твена — символ свободолюбия американского народа (в том числе и негритянского народа), художественная антитеза к действительному положению дел в США.

Когда автор касается недавнего прошлого — дней своей юности, — Миссисипи помогает ему опоэтизировать любимую профессию лоцмана.

«В те дни лоцман составлял единственное из живущих на земле, ничем не связанное и вполне независимое человеческое существо, — пишет Твен в «Жизни на Миссисипи». — Короли — подневольные слуги знати; парламенты заседают в цепях, скованные своими избирателями; редактор газеты связан какой-нибудь партией; ни один проповедник не свободен и не говорит всей истины без оглядки на мнения своих прихожан. Писатели — лакеи публики. Мы пишем откровенно и бесстрашно, но затем, прежде чем печатать, мы немного смягчаем наши произведения… Но в те дни, о которых я пишу, свободнее и выше лоцмана на Миссисипи не было никого».

Лоцманы — это «полубоги» среди рабочего люда, а среди самих лоцманов были настоящие «боги» своего дела. К такому виртуозу лоцманской профессии — Горацию Биксби — попал на выучку юный Клеменс. Образ этого незаурядного человека навсегда врезался в память Марка Твена[278].

Характеризуя мастерство Биксби, Твен описывает захватывающий своим драматизмом и напряженностью блестящий ночной переход мимо Шляпного острова. Страницы, посвященные этому, одни из лучших в книге. Впечатления от перехода переданы через восприятие мальчика, языком ученика Биксби — лоцманского «щенка», существа неопытного, трепещущего и страстного. Твен дает постепенное драматическое нарастание: сначала разговоры о трудностях этого перехода, потом подсчеты времени — успеет ли пароход миновать остров засветло, затем напряженное ожидание и нетерпеливое желание подтолкнуть пароход в его движении и, наконец, полное разочарование лоцманов — гостей на пароходе: солнце село, а Шляпный остров еще впереди, сейчас Биксби направит пароход к причалу. У гостей огорченные лица: многие опаздывают на свои пароходы. Крышки часов захлопнулись, лоцманы гурьбой направляются к выходу из будки Биксби. Но старый ас не думает сдаваться. Он продолжает вести пароход к опасному переходу в сгущающихся вечерних сумерках. Напряжение достигает кульминации.

«Теперь машины совершенно остановились, нас несло течением. Я не видел, чтобы пароход дрейфовал, потому что не мог ничего рассмотреть. К этому времени все звезды исчезли. Это было ужасно: сердце останавливалось. Вскоре я различил во мраке еще более черную тень — начало острова. Мы направились на него, и опасность казалась до того неминуемой, что я почти задохнулся, мне страшно хотелось сделать все возможное для спасения судна. Но м-р Биксби молчаливо стоял подле своего колеса, насторожившись, как кошка, а все лоцманы теснились за его спиной».

Иногда раздавался приглушенный шепот: «Пароход не пройдет…»