Манускрипт с улицы Русской

— Рифмы не могу подобрать, ваша эксцеленция, — со спокойной иронией ответил Шимонович, на его лице мелькнула скептическая улыбка. — Не берите воду с собой — кровью обопьетесь... Ничего не получается... А почему вы сейчас такие благочестивые, будто в костеле после святой проповеди, — разве не глупо разыгрывать теперь эту комедию победы, если война с Московией, известно всем, уже проиграна?

Холодной маской сделалось лицо архиепископа: поэт Шимонович вольнодумствует вслух... Да от него можно ждать всякого. Соликовский неоднократно гостил у пана Шимона; в его библиотеке часто собирались представители львовской элиты для серьезных бесед, и хотя сдержанный парнасец никогда не давал воли словам, все же не скрывал от людей книг, занесенных в папский индекс. Вольнодумство... шелковые перчатки... благопристойность... А проще всего — вывести на помост, под который уложены связки дров, — и все проблемы решены без дискуссий, без шелковых перчаток... О святая Супремо[72], почему ты обошла Польшу! Нет, нет, не Шимоновича, других. А тогда и он сам понял бы. Сначала хотя бы с десяток православных вот здесь, на Рынке, на этом самом месте, где сейчас наступают на дощатые стены переодетые жолнерами мещане. Десять живых факелов!

— Ваша эксцеленция, — произнес Шимонович, ему точно передались пристрастные происпанские убеждения архиепископа. — Если пожелаете когда-нибудь заглянуть ко мне, я вам покажу весьма потешную книгу одного испанского писателя — Мигеля Сервантеса. Недавно получил. И диво дивное: он написал ее, одолеваемый бездельем, в тюрьме!

— В тюрьме святой инквизиции? — ехидно прищурился Соликовский.

— Не думаю... Он был сборщиком податей.

— А-а... Достойный пан поэт... — архиепископ спрятал кончик длинного носа в сложенные, будто для молитвы, ладони. — Я с огромным уважением отношусь к вашему неутомимому труду по собиранию книг, да и сам большой библиофил, но меня несколько удивляет то, что в вашей огромной библиотеке, где есть и Ян Кохановский, и Торквато Тассо, и Эразм Роттердамский, и Томас Мор... Джордано Бруно, правда, не видел, — архиепископ опустил голову, — я не встретил хотя бы одной книги... э...

— Томаса Торквемады? — спросил, подсказывая, Шимонович.

— Ну нет, зачем вам «Кодекс инквизиции», он есть у меня...

— Право, достаточно и одного экземпляра книги великого инквизитора для нашего города, тем более если он хранится у вас, — раздраженно ответил Шимонович и тут же другим тоном продолжил: — А я все же одолжу вам «Дон Кихота» Сервантеса, ведь вашей эксцеленции тоже иногда следует отдохнуть от теологии.

— Я взволнован нынешним разговором с вами... Королевский поэт, автор стихотворного произведения, которым приветствовали создание ордена иезуитов во Львове, вдруг неожиданно стал так странно рассуждать.

— Времена меняются, и мы с вами тоже... — произнес Шимонович, глядя на рыночную площадь. — Посмотрите, ваша эксцеленция, вот на этот спектакль битвы за Смоленск. А вы не подумали о том, что эти воины — тени, отражения братьев и детей наших, которые вдоволь наелись земли на русских полях... А во имя чего? Мне, вам, вот тем людям, что заполнили нынче Рынок, стало легче жить? Разве не могли они, сыновья и наши братья, пить дома молоко вместо крови и есть хлеб вместо глины, а мы — радоваться им, а не рыдать над их тенями?

После второго штурма воинственные призывы усилились. Так было задумано бургомистром Вольфом Шольцем: после третьего — Смоленск падет. Теперь слышались не только крики, но и бряцанье, грохот — для большего эффекта осаждающие тарабанили в листы жести, били в котлы и бубны, воины пробивались к разводному мосту. Опустили его и с поднятыми саблями навалились на ворота. Ворота уже сломлены, но еще не наступило время для виктории. Из осажденного города выскочили «русские» защитники в длинных армяках, бумажных шлемах и оттеснили врагов, в польском лагере звуки горна известили об отступлении: Шольц собирал все свои войска для последнего, генерального штурма.

В эту минуту Барон стоял возле колодца, опершись на нимфу Мелюзину, — он не хотел далеко отходить от корняктовского дворца, ибо сегодня такой день, что в пивном подвале набьется столько людей, что яблоку негде упасть, кто-нибудь еще, того и гляди, займет его постоянное место. В этот момент затишья между штурмами Барон увидел черта. Он узнал Антипку, хотя тот стоял спиной к нему, — узнал по высокой шляпе, под которой торчали рога, и по длинным, до земли, штанам, прикрывавшим его копыта.