Манускрипт с улицы Русской

— Это туман, любимая, это утренний туман...

Арсен поправил кожушок на Орысиных плечах, укутал ее, поцеловал в лоб.

— Поспи еще немного... Чистая моя, нежная моя... Сквозь ветви сосен виднеется черный силуэт замка, еще спит внизу вражеский лагерь.

Ныне или завтра? Там тихо, отдыхают.

Пусть еще немного продлится первая брачная ночь и любовь.

— Нет никого на свете красивее тебя.

А уже пора, скоро рассвет.

Это не туман, это белый конь стоит...

Еще немного... Еще немного погоди, любимый. Ведь поцелуй на погосте — это вечная разлука.

— Надо возвращаться...

Утром воины Яна из Сенны начали наступление на Браму. Через пожарища тугим плотным клином повалили конные и пешие рыцари, и было их тысячи, тучи стрел, копий и камней падали на сотню ратников, защищавших Браму; оттуда загрохотали гаковницы и засвистели стрелы, падали королевские рыцари, но их было много — ворота свалили голыми руками, без таранов. Отряд вступил за крепостной вал. Подняли мосты. Началась последняя битва.

Весь день штурмовали войска Яна из Сенны замковые валы, хотели взять молниеносно, но осажденные уже не щадили ни пороха, ни стрел — много полегло польских рыцарей, и поэтому они отступили. К вечеру возле валов уже стояли тараны. Во вражеском стане трубачи затрубили отдых.

Вечером в скарбницу зашел Ивашко.

— Пора, — сказал.

— Куда, отец? — встрепенулась Орыся.

— Вы не должны умереть — ни ты, ни Осташко. А завтра последний бой, и нас не станет. Ты, Осташко, отдашь людям свою летопись, а Орыся...

— Татусь! — прижалась дочь к отцовской груди. — Я никуда не пойду отсюда, я не боюсь остаться тут... с вами. Там — боюсь...

Ивашко освободился от объятий дочери, погладил ее по лицу, она вдохнула запах отцовской руки, задержала ее, как когда-то, в детстве. «Не надо, доченька», — сказал он и, отцепив от пояса ключ, подошел к стене. Стена открылась, из глубокой ямы повеяло холодом.

— Это сруб колодца, из которого мы брали воду, — говорил Ивашко. — Видите веревочную лестницу? По ней спуститесь на глубину пятидесяти локтей, а там увидите отверстие в половину моего роста, через него войдете в подземный ход. Ход длинный и прямой. Выйдете возле Теребежа, за Бродовской дорогой.

— И ты уходи, отец, и все воины! — умоляла Орыся.

— Для нас уже нигде нет ни жизни, ни свободы, доченька. Так не покроем себя в последнюю минуту позором бегства!.. Собирайтесь.

— Князь, — сказал Осташко. — Разреши позвать Арсена.

— Зови.

Они стояли друг против друга — и Орыся решительо произнесла:

— Не пойду я, отец! Ты однажды уже разлучил меня ним, но теперь уже больше никто не в силах разлучить нас.

Осташко подошел к Преслужичу, поднял голову, помотрел в его опечаленные глаза.

— Князь, я хочу тебе посоветовать, как выйти из безвыходного положения. Не смерть страшна, а бесследность. Так пусть останется след на земле. Пусть идут на волю те, кто продолжит твой род. Они сыну когда-нибудь расскажут о нас, научат нашим песням, сын же дальше передаст, и памяти о нас не будет конца... — И обращаясь к Арсену: — Возьми, Арсен, мою летопись — в ней правдиво описана многострадальная жизнь русинов. Иди с Орысей на север и там, где над тобой не взмахнет своим крылом католическая чума, куда не донесется смрад Свидригайловой измены, зайди в монастырь и оставь мою книгу у игумена. Оживут когда-нибудь мои слова, и новый пилигрим возьмет их с собой. Были до нас и после нас родятся новые борцы и летописцы.

Арсен смотрел на Орысю, в ее глазах светилась свобода, которую еще в эту минуту он может получить. А получив, будет продолжать жить скоморохом и искать для себя нового смысла в жизни? Какого смысла, когда он уже тут найден? Нового спасения от угрызений совести? А Орыся не упрекнет ли тебя когда-нибудь за то, Что ты — сильный и молодой — оставил умирать вместо себя на валах немощного Осташка?.. Я долго шел сюда... К Орысе? И к ней... Но есть на свете, есть самая сильная любовь, перед которой никнет все другое. И лишь ей одной изменить нельзя, ибо тогда не будет у тебя ни любви, ни уважения, ни жизни...

— Вам уходить, — сказал Арсен.

Он обнял Орысю и хотел еще сказать ей, чтобы назвала его именем... Но промолчал, ибо и так было слишком тяжело.

Отец прижался к срубу головой, не оторвался от него и тогда, когда руку ожег поцелуй дочери.

А когда в глубине колодца исчезло пламя свечи и звучно бряцнула дверь в тайный ход, Преслужич сказал:

— Выспись, Арсен. Завтра умрем честно.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ И БУДЕТ ТАК

Трубы разорвут тишину, и на вершину горы, где стоит белый конь, выйдет Мария оплакивать мужа. Услышит ее плач Галайда и подастся с отрядом мстить, и будет ходить от села к селу, оставляя за собой черные пожарища на месте панских владений.

Тараны пробьют последнюю стену, и озлобленные длительной осадой шляхетские изверги ринутся с победным криком и сомнут две сотни русинских ратников, защищавших валы.

А несколько отроков из Ивашковой охраны, готовые ко всему, будут ждать во дворе, пока упадут последние, кованные железом дубовые ворота. Уже не будет у них ни стрел, ни пороха, ни смолы, только боевые молоты и мечи.