Манускрипт с улицы Русской

В тронный зал вбежала стража. Она набросила на голову великого визиря черное полотенце и поволокла его за дверь...

В эту минуту неожиданно для Ибрагима и Нур Али в тронный зал вошла валиде Кёзем. Ее высокая фигура словно вынырнула из пропасти, в которой бесследно исчез великий визирь. Валиде резким движением отбросила с лица черную шаль и засияла материнской добротой.

Нур Али насторожился. Зачем пришла сюда Кёзем? Сегодня утром, когда он, янычар-ага, и анатолийский бейлербей Муса-паша решали судьбу великого визиря в ее светлице, валиде не проронила ни слова о том, что она придет на половину султана. Что задумала эта твердая, точно скала, женщина с глазами кобры?

Валиде подошла к Ибрагиму, который еще не пришел в себя после смертельного испуга, и положила руку ему на плечо:

— Твои, о сын мой, помыслы свершились, они воистину удивляют твоих подданных и близких по крови. Ты мужественно расправляешься с врагами и щедрой рукой привлекаешь к себе преданных тебе людей. — Ее губы сжались в узкую полоску, она посмотрела на представительного и властного янычар-агу, готового принять из рук Ибрагима государственную печать, которая пока что лежала на полу, и произнесла: — Анатолийский бейлербей Муса-паша здесь. Он склоняется к твоим ногам и прославляет аллаха за высокое доверие султана, который повелевает ему взять печать в свои руки.

Лицо Нур Али осунулось, потемнело. Бейлербей Муса, а не он? Но ведь утром... Он повернулся к султану и закричал:

— Великий падишах, она...

Но не закончил. В тронный зал вошел Муса-паша, а следом за ним вооруженная свита. У Ибрагима задергалась нижняя челюсть, он сам наклонился за печатью и дрожащей рукой подал ее анатолийскому бейлербею. И тут перенапряженные нервы его сдали, он задрожал от приступа безумной ярости, закричал и, вытащив из ножен кинжал, замахнулся им на янычар-агу.

— Замбула, Замбула догони! Дайте мне живого Замбула, и вы увидите то, чего еще не видели стены Биюк-сарая! Смерть, о, какую смерть увидите!

Валиде закрыла собой султана от глаз присутствующих, а он в припадке безумия корчился, визжал и сжимал пальцы на воображаемой шее евнуха...

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Нащо, мамо, так казала,

Татарчатком называла?..

Украинская народная песня

Лишь одно лето прожила Мария в Мангуше, а потом снова направилась с Мальвой на Чатырдаг — голод истощал Крым. Стратон оставался один, старея с каждым годом, но думал только об одном: как будет жить без Марии, когда она заработает деньги на грамоту и отправится с Мальвой в родные края. Он привык к ним, они стали ему родными, и теперь страшно было подумать, что на старости лет останется один как перст.

«А может быть, и мне с ними?.. Но зачем?.. С Украины ни ветра, ни звука, находится она где-то там под синим небом и съежилась под нагайками или спит мертвым сном, казненная, истоптанная, истекшая кровью. Эхе-хе… Зачем мне нести туда еще не совсем угасшие надежды, остаток своей жизни на глумление, на погибель?»

Но Марию ничто не удержит. Как скупой ростовщик, складывает она алтын к алтыну, недосыпает, пересчитывает по ночам деньги.

Марию беспокоит Мальва. В это лето, когда они не пошли на Чатырдаг, что-то случилось с девушкой, ее словно изменили. Прежде щебетала, порхала, как мотылек, вдоль Узенчика — нельзя было удержать ее на месте — и вдруг стала молчаливой, не по-детски задумчивой. Не слышит, когда ее зовут, глядит своими голубыми глазами на мир, и видно, для нее нет ничего, кроме дум, неизвестных матери.

Мария подозревала: во всем виноват Ахмет. Видела, как он увлекся девочкой, может, и он приглянулся ей, ведь бывает это у детей. Она больше не оставляла Мальву у Юсуфа, жила вместе с ней в шалаше возле коров и верблюдиц, все присматривалась, не встречаются ли они по вечерам. Нет, не встречаются. Он скакал на своем коне по горам, иногда заезжал на чаиры, но стоял в отдалении, и Мальва оставалась равнодушной, спокойной.

Однажды Мария сказала дочери:

— Вон Ахмет приехал. Ты бы пошла поиграть с ним.

— Нет, мама. Я уже не маленькая, чтобы забавляться.

Мать еще больше удивлялась: что могло случиться с дочкой, откуда у нее появилась эта грусть? Может, подсознательно ее душу охватила тоска по родному краю? Радовалась такому предположению и однажды таинственно сказала дочери:

— Скоро мы купим грамоту у хана и навсегда уйдем на Украину.

— А кто теперь хан? — спросила Мальва, безразлично отнесясь к сообщению матери.

— Мухаммед-Гирей... Он, говорят, любит деньги и с радостью дает ярлыки за деньги.

— Ханом должен был стать Ислам-Гирей, — ответила, задумавшись, Мальва, и это поразило Марию: откуда она знает все это?

— Что тебе известно о ханах, Мальва? — с тревогой склонилась к ней мать. — Кто тебе говорил об этом?

— Да я... от татарок слышала, — замялась девочка и отвернулась, чтобы мать не увидела румянца, который вдруг вспыхнул на ее лице.

— Нам, Мальва, все равно, кто будет ханом, — промолвила Мария. — Лишь бы только не отказал, лишь бы не отказал… Уйдем в родные края…