Манускрипт с улицы Русской

Однажды зашла речь о том, что в Варшаве на рыночной площади будут четвертовать казацкого атамана Сулиму, вожака казаков, охранявших южные границы Речи Посполитой, — это они спасли Польшу от турок под Хотином. Шляхта будет четвертовать казацкого атамана? За что?

Ислам-Гирей видел эту казнь. Пятерых казаков и их гетмана, так похожего на Григория Черного, вывели на площадь, и палач отсек им головы. За Кодак, за крепость на Днепре, которую они разрушили. А потом шляхта глумилась над их телами, их четвертовали и выставили на шестах. И еще увидел ханский сын в глазах казаков страшную ненависть — о, это не та, что светилась в глазах, когда их сабли высекали искры в бою под Бурштином! Это был гнев, порожденный несправедливостью. И ни одного вопля, ни единого стона…

Долго думал после этого Ислам. Видимо, Ляхистан не монолитное государство, и Кодак, как нарыв, въелся в казацкое тело… Не так же, как и турецкий гарнизон в Кафе? Разве турецкий султан не казнит крымских ханов, не считаясь с тем, что они защищают мусульманские земли от неверных?

Зинджирлы-медресе… О, тогда Ислам был еще свободен от честолюбия, еще не терзала его душу жажда власти, и не было мыслей о том, кто он сам, что представляет собой его родина и какая она. Тогда рука тянулась к сабле, а голова склонялась перед величием науки и религии. Ныне же руки тянутся к бунчукам и трону. И взлетает над головой, как петля, другая зинджир — плеть Османов, которая напоминает будущему полководцу, чтобы не слишком расправлял свою спину. Как вырвать трон из крепкой железной петли? Кто отважится? Бегадыр — слюнявый стихоплет и трус? Нет, не он!..

Пришпорил коня, из-под его копыт полетели камни на крыши цыганских халуп, прилепившихся под отвесной скалой.

Предвечерняя прохлада выманила цыган из пещер. Они уселись за дастарханом, уставленным кувшинами и фильджанами. Старая цыганка разливала вино, два музыканта в бараньих шапках наигрывали веселую мелодию на цитрах, маленький полуголый цыганчонок плясал, и довольно улыбались две молодые цыганки с распущенными волосами и с длинными люльками в руках.

Очевидно, Ислам-Гирей проехал бы мимо, не обратив внимания на такой обычный для цыган отдых, но среди них он заметил плечистого парня с русыми волосами, который стоял у входа в пещеру. Он не был цыганом. Одетый в красный кафтан с голубым кушаком, он походил на казака. Откуда он мог появиться здесь?

Это заинтересовало Ислам-Гирея. Неужели прибыли послы от казаков в посольский стан Биюк-яшлаву, находившийся недалеко от Бахчисарая, и это один из них пошел развлечься к цыганам?

Он остановил коня, музыканты умолкли. Цыгане склонили головы перед ханским сановником. Они знали его в лицо. В этот момент из пещеры вылетела орава ребятишек, они окружили калгу-султана, протягивая руки. Старая цыганка цыкнула на голозадую малышню, но Ислам улыбнулся и бросил детям горсть медных монет. Поднялся крик и тут же утих, к сыну хана подошла молодая цыганка.

— Дай руку, я предскажу твою судьбу, рыцарь.

Глаза Ислама встретились с черными глазами красавицы.

— Мне еще рано обращаться к ворожеям, роза Индии. Я позову тебя тогда, когда сам начну решать свою судьбу, но не для того чтобы предсказала ее, а чтобы пожелала мне счастья. Такие уста не могут предсказать беды… Но ты скажи мне, что это за джигит стоит вон там? Откуда он тут появился?

Смущенная девушка попятилась назад, и вперед вышла согбенная старая цыганка с лицом ведьмы.

— О нем ты спрашиваешь, эфенди, пусть аллах благословит твое имя? — взглянула исподлобья и показала рукой на парня, неподвижно стоявшего у пещеры.

— Да, о нем.

— Это… это мой сын, — ответила цыганка, запинаясь.

— Врешь, старая ведьма! — крикнул Ислам. — А ну-ка, подойди ко мне, молодец, и поклонись, — обратился он к парню. — Ты почему не склонил свою голову передо мной?

Парень не спеша подошел к Ислам-Гирею и сказал:

— Мне никто и никогда не говорил, что нужно кланяться всадникам. А голову я склоняю ежедневно, выпиливая бодрацкий камень возле Мангуша.

— Кто ты такой?

— Не знаю, кто я такой. Зовут меня Селим, и я не похож на них, кивнул он в сторону цыган. — Но вырос я в этой пещере, тут ем, и меня не бьют.

— Эта цыганка твоя мать?

— Я не знаю, что такое мать.

— Послушай, старуха. — Ислам-Гирей повернулся к цыганке. — Откуда он у тебя? Это же не твой сын. Для кого растишь его? Продай мне его, я заплачу за него не меньше, чем дадут тебе на рынке.

— Я не для продажи воспитывала его, эфенди. Там платят за людей, как за скот, — за упитанность, за силу. Его же я отдам тому, кто умеет ценить еще и рыцарский дух.

— А приобретал он этот рыцарский дух на бодрацких каменоломнях?

— Если он дан человеку от рождения, то не пропадет и в темнице. А ты присмотрись к нему. Сын казака, вскормленный грудью свободной цыганки, должен быть рыцарем. Он с Украины, эфенди.