Манул

— Низшими мы называем тех, у кого доминирует звериное начало над человеческим, — после недолгой паузы заговорил Май. — Высшие же наоборот больше люди, нежели звери. Низшими становятся те, кого зачинали, и кто был рожден в звериной ипостаси. При этом многие из них так никогда и не получают способность обернуться человеком. Те же, кто все-таки принимают человеческий облик внутри все равно остаются зверьем. Они психически и эмоционально неустойчивы. Крайне агрессивны и опасны. Поэтому даже мы, высшие, стараемся просто уничтожать их. Единственное спасение для них — смерть.

Именно поэтому в следующий раз подумай хорошенько, прежде чем лезть со своей помощью.

Девушка хмуро насупилась. В словах манула было рациональное звено, в ее же доводах только опора на душевный бессознательный порыв. Так кому же все-таки стоит верить?

Солоха тихонько всхлипнула, подумав о том, что возможно в этот самый миг, спасенный ею вовкулака, уже нападает на какого-нибудь местного жителя. Принесло ли тогда пользу миру это ее спасение? Или же только усугубило ситуацию?

Действительно, кто она, собственно, такая, чтобы решать где, правда, а где ложь. Что, если манул прав и вовкулака вновь начнёт убивать? Стоило ли спасать существо заведомо ориентированное лишь на убийство? Можно ли надеяться, что пристыдившись оно изменит своей природе?

Солоха не знала ответа, и это её удручало. Знать и догадываться, что на твоей совести могут быть убийства невинных людей — выше всяких доводов совести и внутреннего голоса, вопившего о справедливости и равенстве.

— Пусть это станет тебе уроком на будущее, — миролюбиво отозвался манул, после продолжительной паузы. Все это время он ни на миг не отводил взгляда от лица селянки, отлично понимая, о чем она думает, и к какому выводу пришла. — Пошли скорее обратно. Шаман как раз должен был приготовить успокаивающий отвар.

=== Глава 15 Манул и танцы ===

Новый день Солнечное встретило на редкость спокойно. До того самого момента, когда на главную улицу до хаты старосты вопя, что есть мочи не примчался вороватый босоногий цыганченок. Горлопанил он так знатно, что в считанные минуты двор старосты окружили заинтересованные соседи. Среди них затесалась и Параска, заинтересовано прищуриваясь, пытаясь расслышать в общем гомоне, что там говорил мальчишка.

— Уууу — не своим голосом ныл пацаненок, показательно дуя на ушибленную коленку. — Баба Матренааа!

В тон ему отзывались деревенские, поднялся шум и гам, сродни тех, какие устраивают обычно на ярмарках. В центре же этого кипиша выступал покрасневший староста Божейка, силясь перекричать своих соседей.

— А ну рты заткнули! — не выдержав, гаркнул он, заставив на миг замереть даже цыганченка. Парнишка осоловело, хлопнул глазами, моментально замолкнув. Вслед за ним стихли и крестьяне. — Толково говори, что там стряслось!

— Так я же и говорю, — с надрывом хлюпнул носом парнишка. — Я, значиться с утра бегал-бегал, а потом упал… Во, видите, коленку разбил! — он плаксиво ткнул пальцем в костлявое колено. — Решил к бабе Матрене забежать, захожу, а она…

На этом драматичном моменте парнишка вновь зашелся в сдавленных рыданиях. И, рыдания его были такими звонкими, что Божейко пришлось попросту зажать уши. Не сдержавшись, он отвесил мальчишке смачную затрещину.

— А она что? — миролюбиво спросил он.

— Так я же и говорю. Захожу, а там лежит… Белобог мне свидетель, это была ведьма! Мертвая!

Бабы заохали и запричитали, мужики тихонько помянули Чернобога. В Приграничье ведьм не жаловали, а потому заявление циганченка вызвало в дружной толпе сельских некоторый разлад. Божейко задумчиво почесал переносицу, глядя на бушующее честное общество. Верить парнишке у него оснований не было, но проверить, что там, да и как с соседкой все-таки не мешало, а потому он, подбоченившись гаркнул:

— Радим, Охрисько и Палюра — за мной, — названные испуганно переглянулись и с откровенной тоской в глазах глянули на Божейко. Староста недовольно сдвинул брови, и мужики виновато понурив головы, закивали. — А ты, пойдешь с нами, — Божейко вовремя сцапал порывавшегося уже было дать стрекоча мальчишку за ухо. — Остальным — ждать!

Прямого приказа слушаться никто не пожелал, и четверо мужиков вышли из деревни с настоящим настороженным эскортом, в составе всего села, и даже пары собак, которые всю дорогу путались под ногами Божейко. Поэтому до матрениной хатки добирались быстро и шумно.

— Дяденька, а можно я туточки постою? — загундосил цыганченок.

— Стой уж, — махнул на него рукой староста, бесстрашно вступив во двор. — Матрена Никитишна, вы дома? Мы заходим!