maNika

– Другой свободы они не знают, – негромко, но очень серьезно произнес я. – Они очень долго считали себя никем, людьми второго сорта, имели минимальные перспективы карьерного роста и возможности чего-то добиться. При этом они воспринимали происходящее как должное…

– Неужели? – не удержалась от скептического вопроса девушка. Но сбить меня с толку не смогла.

– Они понимали, что это не их земля, не их жизнь и не их закон, и когда им сказали, что теперь они равны коренным жителям, восприняли случившееся как свою победу. А коренных жителей записали в слабаки.

– Еще скажи: сели на шею.

Как и большинство выпускников высшей школы, моя девушка не чуралась левых идей. Зомбируют их там, что ли, заставляя верить в то, что черное – это белое?

– И сели на шею, – твердым голосом согласился я. – Но плохо не то, что вы их кормили, а то, что кормили просто так. Незаслуженные деньги развращают.

– Допустим, – нехотя согласилась Беатрис. – Но как твои нудные слова связаны с тем, что творится на улицах?

– Уверившись, что сильны, они берут у слабых все, что сочтут нужным, поскольку слабый не имеет прав.

– Сейчас – да.

– А когда было иначе?

– Раньше!

– Раньше сильными были другие люди, они служили вам, и их сила держала закон. Вы этого не понимали, вы думали, что так будет всегда, но ошибались: как только сила ушла – закон рухнул.

– Ничто, кроме силы? – прищурилась Беатрис.

– Ничто.

– Ты уверен?

– Только она.

Некоторое время девушка молчала, обдумывая мой ответ, затем вздохнула и нервно дернула плечом:

– Среди них есть совсем дети, двенадцать-четырнадцать лет.

– Это не дети, а кадога[10], – уточнил я. – И другой возможности заработать авторитет в племени у них нет – только убийствами.

Пять последних лет социальная политика держалась исключительно на займах. Глупцы считали, что так будет всегда, но после избрания Байтуллы Аббаса президентом Республики разразилась пандемия некроза Помпео, и нарыв социальной политики лопнул, несмотря на резко поднятые налоги. Взорвался большой кровью, и гнев обитателей трущоб оказался направлен на тех, кто кормил их несколько последних десятилетий. И гнев этот оказался страшен.

Направлений для атаки было несколько: центр, с его бесчисленными музеями и роскошными квартирами, Дефанс и богатые виллы других пригородов. А вошли погромщики со всех сторон разом, опьяненные алкоголем и наркотиками, злые, ищущие не столько золота, сколько крови. И их внезапное явление стало полной неожиданностью для сил правопорядка. А еще большей и неприятной неожиданностью стало их вооружение, в том числе – тяжелые пулеметы и пехотные ракетные комплексы, из которых они превратили в решето знаменитое здание № 36 по набережной Орфевр и из которых сносили полицейские фургоны и даже броневики. Сеть наполнилась паническими историями о расстрелах полицейских и жандармов и радостными – о захваченной добыче. И с каждым таким сообщением число погромщиков росло. Они разрывали на части все, до чего могли дотянуться; взламывали банкоматы – большинство из них давно стояли пустыми; врывались в банковские отделения – особых ценностей там тоже не находили; грабили магазины и лавки.

– Никто из них не знает, что будет дальше, поэтому каждый старается успеть урвать как можно больше: рядовые погромщики захватывают квартиры, вещи, ценности, банды делят территории, намечают новые границы.

– Но ведь погромы не продлятся долго, – растерянно произнесла Беатрис. – Рано или поздно этот кошмар закончится.

– И в Париже перестанут торговать наркотиками? С улиц исчезнут проститутки? Закроются подпольные игорные дома?

– Сомневаюсь, – выдохнула девушка.

– Вот ты и ответила на свой вопрос: территория есть территория, и не важно, когда она захвачена. – Я отложил книгу (сегодня «Бесы» Достоевского не доставляли привычного удовольствия), поднялся и подошел к окну. – Они давно ощутили свое превосходство: с тех пор, как их начали умиротворять подачками. Потом они испугались некроза, а страх всегда вызывает агрессию. А потом появились пинги и дали им колоссальную уверенность в своих силах.

Я как раз наблюдал боевика с искусственными конечностями, которые он специально не скрыл под псевдокожей. В каждой руке он держал по пехотному пулемету, расстреливая длинными очередями окна домов.

– Пинги есть у всех, – заметила Беатрис. – Не только у бандитов, но и у полиции и военных.

– Им важно, что пинги есть у них… – я заметил, что девушка собирается присоединиться ко мне, и сделал короткий жест: – Не подходи к окну, сейчас начнут стрелять.

В действительности пулеметчик удалялся от нашего дома и не представлял угрозы, просто я не хотел, чтобы Беатрис увидела, как погромщики выволокли на бульвар пекаря Роже – окровавленного, скорее всего мертвого, – и принялись пинать его ногами. Это был не первый труп на мостовой и не первая разграбленная лавка. К счастью, в квартире стояли хорошие окна, и звуки смерти до нас не долетали.

– Не нужно меня щадить, – попросила Беатрис. Она все-таки подошла и встала позади, выглядывая в окно из-за моего правого плеча. – Это мой город, и я хочу видеть его смерть.