Мания

Несомненно, вы читаете это с ужасом. Вы считаете Фактора зверем, исчадием ада, монстром, способным на деяния, о коих ни один здравомыслящий человек и помыслить не может. Пусть так. Мы все хотим приписать чудовищные дела не человеческому существу, но кровопролитие — слишком человеческое дело. Возьмите любой народ в любом поколении, и вы не обнаружите недостатка в здоровых мужчинах и женщинах, желающих попробовать вкус убийств и пыток. Посмотрите на себя, милорды, посмотрите на организацию, которую вы представляете, и преступления, ею свершенные за последние два столетия. Допускаю, что вы никогда не дотрагивались до жертв. Вы берете лишь свою долю барыша, который они платят за привилегию быть осужденными и казненными. Светские власти делают за вас вашу работу. Но управляете процессом вы. Вы устанавливаете правила, вы призываете суд Божий, вы освящаете действо вашим угодливым благочестием. Не осуждайте Фактора. Он не монстр, он человек, человек, подобный вам самим. И опять же, у любого народа в любом поколении вы найдете людей, готовых проливать кровь за идею, готовых даже мерить идею кровопролитием. И эти люди всегда будут жить за счет тех, кто готов попробовать вкус убийств и пыток, определять порядок, в котором идея может обслуживаться желанием причинять зло. Единственная особенность Фактора в том, что он был одновременно и носителем идеи, и палачом.

Инквизитор и я говорили о тех событиях только раз через много лет, незадолго до того, как он сам был арестован. Он подтвердил свою политическую миссию, свое понимание того, что жизнь мавра была необходимой жертвой, приносимой еще слабой общине, подтвердил необходимость единодушия и моего личного участия. В то время подобные события происходили по всему югу, мелкие представления с беспринципным манипулированием фактами ради того, чтобы люди почувствовали, что земля принадлежит им. Все это Инквизитор подтвердил. Но одно он не объяснил даже косвенно, и только позднее, вернувшись на гору, я смог подтвердить свои предположения. Он не говорил о том, что случилось после казни. Он не сказал, почему его ноги были мокрыми.

Вскоре после нашей последней беседы Инквизитора обвинили в сочувствии к alumbrados.[30] Это совпадало по духу с тем, что он сделал в день казни. Видите ли, то были те же самые поиски объяснений, что впоследствии привели его к ереси, что мотивировали его действия после смерти мавра. Он был из тех людей, кто должен объяснить все самому себе, объяснить даже мелкие явления, не влияющие на его политическую миссию или духовный рост. В некоторых отношениях он был ближе к мавру, чем можно было бы предположить. Один пытался объяснить мир через причины, другой через истории, но оба они были толкователями, стремившимися вносить ясность через повествование. Вероятно, именно поиски объяснений и возбудили возмущение моего народа, ибо, когда человек живет в темноте, свет, сияющий в доме соседа, раздражает безгранично. К концу своей жизни Инквизитор сам познал опасность ясности: ясность выставляет напоказ темные углы, в которых обитают господа вроде вас, милорды, ясность высвечивает недостатки ваших замыслов, ясность — служанка свободы, и сомнительная власть никогда к ней не благоволит. Ясность одновременно и стимул для слабых, и враг власть имущих.

Подозреваю, что именно поэтому за все те часы, что я был его пленником, Фактор ни разу не раздул огонь. В пещере было ужасно темно, что наверняка затрудняло его кровавую разделку, но он обошелся лишь одной слабой свечой, которую обмакнул в масло. Как я уже отмечал, он был бедным, жалким созданием и, похоже, понимал это. Отсюда и наслаждение, кое он получал от своей власти над людьми. Будь то взрослые должники или дети на пороге смерти, он извлекал выгоду из обстоятельств, которыми мог управлять. Чуть больше света в пещере, и его слабость оказалась бы выставленной напоказ. Темнота была его силой.

К тому времени я уже остро сознавал, что расчленение ягненка подходит к концу. Ножки свисали со свода пещеры, потроха были рассортированы и очищены, мясо порублено, окровавленная голова брошена в железную кастрюлю, хребет очищен от спинного мозга и разрублен. Наступала моя очередь. Связанный, подвешенный за ворот рубашки к торчащему из стены крюку, я ничего не мог сделать. Я располагал лишь даром речи, и, судя по ловкой разделке ягненка, времени у меня почти не осталось. Надо было извлечь максимальную пользу из того, что я имел.

— Меня будут искать, — сказал я нерешительно, опасаясь, что Фактор тумаками заставит меня замолчать, или заткнет рот кляпом, или, еще хуже, пустит в ход нож. Но Фактор улыбнулся мне.