Мания

Полагаю, такие люди, как вы, будут всегда, милорды, люди жаждущие смелости для встречи со своим Богом, но по необходимости определяющие Его и себя через создание внешних врагов; люди, которые являются вовсе не теми, за кого себя выдают, и выдают желаемое за действительное, пользуясь лишь голословными заявлениями; люди, которые боятся жизни и сложностей бытия и сводят все к банальности собственного убогого понимания. Возможно, так происходит потому, что, если мы что-то упрощаем, оно становится более острым и действенным. Я не знаю. В вашем положении легче судить, милорды.

Но всегда будут и такие люди, как мавр; люди, которые будут противостоять вашему умерщвляющему влиянию. Люди вроде вас одерживают много побед, может, большинство, но вам никогда не победить таких людей, как он, и в конце концов тени таких, как мавр, длинны, их жизнь оставляет на земле прочный след. Их походка легка, шип-шип, но следы увидят те, у кого есть глаза, чтобы видеть, и не имеет значения, как усердно вы пытаетесь стереть те следы — а вы пытаетесь, милорды, — вы не можете их уничтожить. Одни следы остаются едва заметными отпечатками на песке, другие — широкими оживленными дорогами, забитыми человеческими толпами, но даже самые слабые следы, каждая тропинка, протоптанная людьми в прошлом, прослеживается в настоящем, помогая единомышленникам проложить свой собственный путь в этом мире.

Приходите, милорды, убейте меня, если вам так угодно, сожгите мои бедные бумаги, отвергните наследие мавра: это ничего не изменит, ибо мы все равно останемся здесь, мы всегда будем выступать против вас в том или ином обличье. Вы не сможете убить нас всех, вы не сможете сжечь все книги, разгадать каждую историю, стереть каждое воспоминание. Ваше жалкое оружие — ничто по сравнению с властью человеческого сердца и желанием мыслить. Я сделал свое признание. Я спокоен.

Я вернулся в aldea лишь однажды. Это случилось через несколько лет после того, как Инквизитор повторил судьбу мавра, осужденный согласно собственному кодексу. Я ни с кем не разговаривал, приказал своему эскорту обеспечить мне уединение, чтобы никто не заговорил со мной. Я один пошел в гору; мимо полей с их иссушенными каменными стенами со все еще намалеванными крестами, вверх мимо Обрыва Пастуха и вдоль Acequia Nueva, к тому месту, где мавр ходил по воде, где, как я догадывался, Инквизитор промочил ноги после казни мавра, лично проверяя чудо, и откуда он возвращался, когда мы с Фактором с ним столкнулись.

Не сразу я нашел то место. В центре acequia между двумя стенами на уровне воды выступает острая каменная кромка, такая бледная и тонкая, что в бурлящем потоке она почти невидима. Я постарел, потерял былую ловкость, но, несмотря на неуклюжесть, обнаружил, что с должной осторожностью могу повторить то, что сделал мавр, а после него Инквизитор.

Балансируя на едва заметной каменной кромке, раскинув руки, оплакивая все прошлые потери и обретения, смеясь над своим безрассудством и нелепым, неуверенным продвижением, я шел по следам людей более великих, чем я, и я шел по воде.

Я шел по воде, милорды.

Я шел по воде!

Вот фокус жизни. Вы берете то, что она вам дает, и превращаете в магию. Каменная кромка, накрытая серебристыми водами горного ручья, создает чудо, которым восхищаются дети; история, плохо прожитая, но хорошо рассказанная, создает более правдивую реальность, стремящуюся к бессмертию; безумец, взывающий в пустыне, кричит так громко, что находит религию, которая эхом отражается в веках. Эта магия — дар мечтаний. И не имеет значения, о чем вы мечтаете. Создаете ли вы мечту только для себя или для всего человечества, также не имеет значения. Но мечтать вы должны, потому что, если вы выберете существование без иллюзии, если не превратите земное бытие в чудо и праздник, вы умрете еще до того, как начнете жить, и вы проживете отпущенный вам срок в этом мире не лучше свечи, грубо вылепленной из дешевого жира.

Иди вперед, сын неспящего, иди вперед.