Маневры памяти (сборник)

Когда, давно овдовев, тетя Надя в раннебрежневские годы продала в минуту жизни трудную золото этих часов, то обнаженное нутро их с ненужным скупке циферблатом приручил я. Я заказал им никелированный корпус с ушками, приладил какие-то защелки с ремешками и сделал наручными. Получившийся прибор был более похож на туристский компас, нежели на часы, но моим друзьям он неизменно доставлял поводы для развлечений. Однажды, когда, помнится, встречали Новый год, кто-то завопил: «Уже без F минут N, а у нас еще и не налито!»

К концу нашего путешествия совсем замолкли, словно исчезли мои пассажиры. Ну что ж. Кто не устанет за четыреста километров?

А теперь нам скоро уже было и сворачивать.

По извилистой лесной дороге мы приближались к месту нашего назначения. На одном из поворотов на пне сидел бородатый нищий в драной холщовой рубахе и в лаптях. Я притормозил, чтобы спросить, правильно ли едем, но нищий опередил меня своим вопросом.

– Курс доллара на сегодня не подскажете?

Обомлел даже кинооператор.

– Ну, чтобы ориентироваться, – сказал нищий. – Туристов ждем.

В глубине лохмотьев у него запел-заверещал мобильник.

До озера Пирос оставалось километра три.

Семья губернатора Василия Матвеевича Глинки (1836–1901). 1911 год.

Екатерина Ивановна Нелидова (1758–1839).

Мундир Василия Матвеевича Глинки.

Петр Васильевич Глинка (1874–1942)

Угловой диван карельской березы.

Сергей Михайлович Глинка (1899–1942).

Николай Иванович Исаев. 1890-е годы.

Борис Николаевич Исаев. 1914.

Сергей Николаевич Исаев. 1914

Циферблат часов Н. И. Исаева.

Наталья Исаева. 1944.

С. Н. Исаев. Конец 1950-х. Поселок Крестцы.

Б. Н. Исаев. 1960-е. Крестцы

Ракеты и кризисы. Несостоявшаяся полемика

В Нью-Йорке выходит русскоязычная газета «Новое русское слово». Весной 1994 года, задержавшись в Нью-Йорке в гостях, я печатал в этой газете серию небольшого размера литературных опытов под общим названием «Умом Россию не понять». Это были не очень веселые истории с характеристическими, как мне казалось, поворотами из нашего тогда совсем еще недавнего советского прошлого. Штаты – страна быстрых осуществлений, и на исходе пятого десятка лет я впервые в жизни начинал улавливать связь между спросом на то, что пишешь, и тем, как этот спрос оплачивается. Кроме того, все происходило в каких-то немыслимых темпах – и в понедельник поставить точку на нескольких страницах тобой написанного, а в четверг увидеть это напечатанным – да когда это в своем Питере я мог о подобном мечтать?

Такой стиль отдавал репортерством, что всегда мне казалось занятием довольно молодежным, но непривычность увлекала, и я ловил себя на ощущениях, о которых раньше только читал. Заканчивая еженедельный репортаж, персонаж, которому свойственны такие ощущения, привычно сидит за уличным столиком своего обычного кафе, а бармен или официант (конечно, старый его друг, а также будущий книжный прототип) снабжает его несомненно бессмертными репликами… Сидя на скамейке в Централ-парке и часами строча в блокнот, я ощущал себя репортером 1920–30-х. Репортажи мои, однако, как я уже упомянул, были из воспоминаний о парадоксах советского быта 1960–70-х.

Но все это я к тому, что очень увлекся газетой. «Новому русскому слову», или в просторечии – НРС, в обед, как говорится, сто лет, и как всякое периодическое издание, а значит, обязанное быть злободневным, газета пережила на своем веку фазы самые разнообразные. В ту же пору, повторяю, это весна 94-го, русскоязычные эмигранты волны второй половины 1980-х, не сказать чтобы были еще одной ногой в России, но концы их путевых шарфов еще несомненно трепетали именно там, и все, что в России менялось, скажем, свобода выезда за рубеж, открывшаяся возможность приватизации, а значит, и продажи квартир, появление частных банков, рынков и магазинов, финансовая пирамидщина и проч., их горячо интересовало. А раз интересовало, так, значит, в НРС, газете, выходящей для них, и печаталось. У половины эмигрантов, особенно старшего возраста, и особенно у тех, кто в оставленной стране чего-то добился – должностей и известности (даже самых минимальных), или любого ощущения нужности – пульсировала остаточная ностальгия, хотя большинство в ней и не признавалось. Во-первых, слишком уж большой кульбит в собственной судьбе был проделан каждым, а во-вторых, лишь за несколько месяцев перед тем танковые орудия в Москве били по фасаду Белого дома. Нет, о возвращении никто не думал. Но интерес к России, который несколькими годами позже резко пошел на спад, тогда был еще очень горяч, и газета этот неостывший интерес эксплуатировала.