Малый уголок

Доктору Сондерсу повезло в том отношении, что, несмотря на некоторые достойные сожаления привычки, которые в других частях света, несомненно, сочли бы грехами [30], он просыпался по утрам с необложенным языком и в хорошем настроении. Потягиваясь со сна, он выпивал первую чашку душистого китайского чая и выкуривал первую сигарету, с удовольствием думая о предстоящем дне. В маленьких гостиницах на островах голландской Ост- Индии завтрак подают очень рано. Он всегда один и тот же. Папайя, oeufs sur le plat[31], холодное мясо и эдамский сыр. Как бы вы ни были пунктуальны, яичница все равно окажется холодной: два желтых глаза на тонкой белой пленке встретят вас немигающим взглядом, словно их вырвали из глазниц какого- то отвратительного чудовища, обитателя морских пучин. Кофе — порошок, к которому вы добавляете разведенное кипятком сухое молоко. Тосты — черствые, разбухшие от воды и подгоревшие. Именно такой завтрак подали в столовой гостиницы в Канде молчаливым голландцам, которые торопливо проглотили его перед тем, как разойтись по своим конторам. Но доктор Сондерс встал на следующее утро поздно, и А- Кай принес ему завтрак на веранду. Доктор с удовольствием съел папайю, с удовольствием съел яичницу, только что со сковороды, с удовольствием выпил чашку ароматного чая. «Жизнь — прекрасная штука», — подумал доктор. Он ничего не хотел. Он никому не завидовал. Он ни о чем не сожалел. Утренний воздух был все еще свеж, в чистом бледном свете четко вырисовывались все контуры. Под самой верандой с высокомерным и самодовольным презрением к жестоким лучам солнца выставлял напоказ свою великолепную листву огромный банан. Доктор Сондерс не мог удержаться от философствований; он сказал себе, что смысл жизни не в острых моментах волнений, а в безмятежных промежутках между ними, когда ничем не тревожимый человеческий дух может рассматривать свое бытие с той же отрешенностью, с какой Будда созерцает свой пуп. Что может быть приятней, чем насыпать в яичницу побольше перца и соли, сдобрить ее острой соевой приправой, а когда съешь, подобрать остатки кусочком хлеба — самый вкусный глоток! Этим и занимался доктор, когда на улице показались Фред Блейк и Эрик Кристессен. Широким, размашистым шагом они подошли к веранде, взбежали по ступеням, кинулись в кресла у столика доктора и крикнули боя. Они вышли на прогулку к кратеру вулкана еще до рассвета и сейчас были голодны как волки. Бой принес из кухни папайю и блюдо холодного мяса, и они прикончили это прежде, чем появилась яичница. Настроение у них было великолепное. Как это бывает в юности, вчера — просто знакомые, сегодня они уже были друзья и называли друг друга «Эрик» и «Фред». Подъем на гору был очень крут и тяжел, и преодоленные препятствия привели их в возбуждение. Они болтали чепуху и смеялись без всякой причины. Они были похожи на двух мальчишек. Доктор никогда еще не видел Фреда таким веселым. Эрик явно очаровал его, и общение с юношей, всего несколькими годами старше, освободило Фреда от скованности. Казалось, он расцвел и еще помолодел. Он выглядел совсем юным, просто не верилось, что

это взрослый человек, и его низкий звучный голос вызывал невольную улыбку.

— Вы знаете, этот парень силен как бык, — сказал Фред, с восхищением глядя на Эрика. — В одном месте подъем был чертовски трудный, подо мной подломилась ветка, и я поехал вниз. Я мог здорово разбиться, сломать ногу или еще что–нибудь. Эрик поймал меня одной рукой, сам не понимаю как, поднял и поставил на землю. А я вешу одиннадцать стоунов с лишком[32].

— Я всегда был сильным, — улыбнулся Эрик.

— Давай померимся.

Фред поставил локоть на стол, Эрик тоже. Они приложили ладонь к ладони, и Фред попытался согнуть руку Эрика. Он старался изо всех сил, но рука не шелохнулась. Затем, слегка улыбнувшись, датчанин нажал на руку Фреда и постепенно опустил ее на стол.

— Я рядом с тобой просто мальчишка, — засмеялся Фред. — Да, черт подери, у того, кого ты ударишь, не много шансов. Ты когда–нибудь дрался?

— Нет. С какой стати? — Эрик кончил есть и закурил манильскую сигару, — Мне надо идти в контору, — сказал он. — Фрис спрашивает, не приедете ли вы к нему сегодня вечером? Он приглашает нас всех на ужин.

— Ничего не имею против, — сказал доктор.

— И капитана тоже позовите. Я зайду за вами около четырех.

Фред смотрел, как он удаляется.

— Помешанный, — сказал он с улыбкой, оборачиваясь к доктору. — По–моему, у него не все дома.

— Да? Почему?

— Вы бы слышали, как он разговаривает.

— А что он сказал?

— О, не знаю. Дикие вещи. Спросил меня о Шекспире. Много мне о нем известно! Я упомянул, что читал «Генриха V» в школе [33], и он принялся декламировать одну из речей. А потом стал толковать о «Гамлете» и «Отелло» и бог знает еще о чем. Он их ярдами наизусть шпарит. Я даже пересказать вам не могу всего, что он говорил. Я сроду ничего подобного не слышал. И самое смешное, хотя все это чистейшая чепуха, вовсе не хочется сказать ему, чтобы он заткнулся.

В его искренних голубых глазах еще светилась улыбка, но лицо было серьезно.