Малый дом в Оллингтоне. Том 2

Это была ужасная весть. И для какой матери подобная весть, относившаяся прямо к ее дочери, не должна быть ужасна? Она не могла звучать в ушах всякой другой матери страшнее, чем в ушах мистрис Грантли. Леди Дамбелло, дочь, могла предаться свету вполне, но мистрис Грантли была предана ему только наполовину. Другая половина ее характера, ее привычек и ее желаний была посвящена предметам без сомнения прекрасным, – религии, человеколюбию и искреннему прямодушию. Правда, надо сказать, что обстоятельства ее жизни принуждали ее служить Богу и мамоне[37], и что поэтому она восхищалась браком своей дочери с наследником маркиза, восхищалась аристократическим возвышением своего ребенка, хоть и продолжала собственноручно раздавать Библии и Катехизисы[38] детям рабочих в Пламстедском епископстве. Когда Гризельда сделалась леди Дамбелло, мать до некоторой степени боялась, что ее дитя не в состоянии будет выполнить все требования своего нового положения, но дитя оказалось способным не только выполнить эти требования, но и достичь такой страшной высоты, такого громадного успеха, который вызывал у матери большой восторг, а вместе с тем и большие страхи. Ей отрадно было думать, что Гризельда была великой даже между дочерями маркизов, но в то же время она трепетала от одной мысли, как смертельно должно быть падение с подобной высоты, если только суждено быть падению!

Мистрис Грантли никогда, однако же, не мечтала о подобном падении! Она говорила архидиакону, и довольно часто, что религиозные правила Гризельды были слишком твердо укоренены в ней, чтобы поколебать их внешними мирскими соблазнами. Быть может, этим самым она хотела выразить свое убеждение, что учению Пламстедского епископства дано такое прочное основание, что его не в состоянии поколебать всякое будущее учение Хартльбьюри. При таком убеждении, разумеется, ей ни под каким видом не могла прийти в голову мысль о побеге дочери из мужнина дома. Она не допускала в своей дочери склонности к тем порокам, в которые впадают иногда аристократичные леди, не получившие столь прочного воспитания в вопросах нравственности. Служа сама так усердно в одно и то же время и Богу, и мамоне, она никак не могла допустить, что ее дочь станет наслаждаться всеми удовольствиями света, не подумав о более возвышенных удовольствиях, о небесном блаженстве. И вдруг до нее доходит эта молва! Архидиакон сообщает ей хриплым шепотом, что ему советуют обратить внимание на эту молву, и что слух, будто Гризельда намерена бросить мужа, носится по всему свету.

– Ничто в мире не заставит меня поверить этому, – сказала мистрис Грантли.

После того она сидела в гостиной и трепетала за дочь. Мистрис Арабин, жена декана, ходила по приходу и по секрету рассказывала ту же самую историю, прибавляя, что слышала это от мистрис Пруди, жены епископа.

– Эта женщина лжет, как отец лжи[39], – говорила мистрис Грантли и трепетала еще больше. Приготовляя свою работу для прихода, она думала об одной только дочери.

К чему приведет вся ее жизнь, к чему приведет все прошедшее в ее жизни, если это должно случиться? Она не хотела этому верить, а между тем трепетала еще более при мысли об экзальтации своей дочери и припоминала, что подобные вещи случались в том обществе, к которому Гризельда теперь принадлежала. О, не лучше ли было бы, если бы они не поднимали так высоко свои головы! С этой мыслью она одна бродила между надгробными памятниками соседнего кладбища и остановилась перед могилой, в которой лежало тело ее другой дочери. Неужели судьба этой дочери была счастливее!

Весьма немного говорено было по этому предмету между ней и архидиаконом, а между тем они, по-видимому, соглашались, что необходимо принять какие-нибудь меры. Он отправился в Лондон, виделся с дочерью, но не решился, однако, намекнуть ей об этом. Лорд Дамбелло был сердит и весьма несообщителен. Как архидиакон, так и мистрис Грантли находили, что в доме их дочери для них не было комфорта, а так как они держали себя довольно гордо, то редко посещали своего зятя и не требовали от него особенного радушия. Однако он не мог не заметить, что в доме в Чарльстон-Гарденс было что-то не совсем ладно. Лорд Дамбелло не был любезен с женой, в молчании, а не в словах прислуги было что-то угрюмое, оправдывавшее молву, которая достигла и до него.

– Он бывает там чаще, чем бы следовало, – сказал архидиакон. – Во всяком случае, я уверен в том, что эти посещения не нравятся Дамбелло.

– Я напишу ей, – сказала мистрис Грантли. – Все-таки я ей мать: непременно напишу. Быть может, она и не знает, что говорят о ней люди.

И мистрис Грантли написала следующее:

«Пламстед, апреля, 186*