Вопрос о таком именно соглашении я подробно обсуждал с известным пацифистом, покойным В. Т. Стедом, которому прошлой весной воздвигнут памятник в [329] самом Дворце Мира в Гааге. Он был таким добрым нашим другом и поклонником Гладстона, что ему были завещаны документы великого болгаролюбца, касающиеся [330] избиений 1876 года. Из ярого противника Абдул-Гамида, каким я знал его еще в 1879 году, когда мы встречались с ним в Лондоне, г. Стед стал приятелем младотурок и летом 1911 года посетил Царьград и Македонию с целью изучить и защитить их дело. И несмотря на то что после, при объявлении итало-турецкой войны, он выступил в качестве горячего защитника Турции, к моему удивлению, когда я видался с ним в Софии в августе 1911 года, он советовал мне не спешить с соглашением. И у него уже начиналось разочарование в младотурках, разочарование, которое позже в крупных размерах охватило многих государственных деятелей, в том числе, покойных Эренталя и Кидерлен-Вехтера. Этот последний поразил меня строгой критикой младотурецкого режима, когда мы встретились с ним в конце мая 1912 года. Как бы то ни было, летом 1911 года я продолжал разговоры о соглашении с тогдашним турецким посланником в Софии Асым-беем. Казалось, что он был согласен со мной; осуждал младотурецкий комитет за его близорукую политику по отношению к болгарам; говорил, что сам поедет в Битоль и в Солунь, а на обратном пути оттуда и в Адрианополь, чтобы повидаться лично с местными турецкими управителями, сделать им хорошее внушение и начать с ними новую тактику. Но [331] прежде чем он успел совершить это путешествие, он был отозван в Царьград, где занял пост министра иностранных дел. Италия в это время уже объявила войну Турции, и в интересах этой последней было сохранять добрые отношения с Болгарией. Ничего удивительного, следовательно, не было в том, что, уезжая из Софии в Царьград, Асым-бей сделал моему временному заместителю г. Теодору Теодорову — я был тогда в Виши — самые категорические заявления в смысле болгаро-турецкого соглашения. К сожалению, за исключением мертворожденного предложения о соглашении{2} — я [332] называю его мертворожденным, потому что не только оно во втором своем пункте, было для нас неприемлемым, но еще и потому, что ни Асым-бей, ни Наби-бей, турецкий посланник в Софии, ни единым словом не обмолвились о нем, — за исключением, говорю, этого предложения, турецкий министр иностранных дел не сделал ничего для начала новой политики по отношению к Болгарии. Напротив. Не только участились пограничные инциденты, столь возбуждавшие общественное мнение в Болгарии, но избиения в роде Щипского и Кочанского, убийства и грабежи, истязания и преследования, систематическое издевательство над болгарами — солдатами в турецкой армии, — все это до такой степени увеличило число молодых болгар, бежавших из Македонии и Адрианопольского вилайета, что даже наиболее миролюбивые болгарские политические деятели должны были быть потрясены и спросить себя, не было ли все это результатом планомерного намерения младотурок обезлюдить и обесхристианить Македонию и Адрианопольский вилайет и таким радикальным путем решить македоно-одринский вопрос. Это подозрение еще больше усилилось у тех, кто имел возможность прочесть официальные рапорты, как, например, рапорт нашего битольского консула. В нем доносилось, что д-р Назим-бей, идеолог младотурецкой партии, в своей речи, обращенной к турецким нотаблям в Водене, сказал, что если младотурки получат поддержку на выборах, то через 30–40 лет в Македонии не останется ни единого христианина. Эту речь слышал г. Виганд, секционный инженер железнодорожной линии Солунь — Битоль. И можно ли было сомневаться в возможности подобного истребления, видя, как быстро уменьшалось болгарское население в Македонии и Адрианопольском вилайете в первые десять лет нынешнего столетия? Не [333] писал ли из Солуни наш генеральный консул г. Шопов еще в сентябре 1910 года, что, вне всякого сомнения, «из всего, чем мы обладали в европейских вилайетах пятнадцать лет тому назад, мы потеряли четверть»? Болгары в Македонии, которые, по достоверным сведениям («Temps» № 15950, февр. 1905 г.), составляли в круглых цифрах 1 200 000 чел., в 1911 году, согласно письму того же г. Шопова, составляли едва 1000000 душ. Нашлись, правда, люди, которые оспаривали это уменьшение, особенно после речи г. Панчо Дорева в турецком парламенте, речи, которой он хотел, по мнению его противников, уменьшить значение болгарского элемента в Европейской Турции и таким образом облегчить младотуркам их оттоманизаторскую задачу. Для того, чтобы добраться до истины по этому вопросу, я командировал в Царьград гг. Кирилла Попова, директора статистики, и Д. Мишева, чтобы они изучили этот вопрос в самом Экзархате. Прочитав их рапорт, я пришел к печальному заключению, что болгарское население действительно значительно уменьшилось. Истребительная политика младотурок довела македонских болгар до такого отчаяния, что они, судя по рапорту г. А. Шопова из Солуни от 28 февраля 1912 г., открыто говорили, что предпочли бы все что угодно этому невыносимому ярму. «Только бы выйти, — говорили они, — из этого ужасного, невыносимого положения, а потом пусть придет, кто хочет! Хуже этого не может быть!»