Мальчишка в сбитом самолете

— Дед особенно, — засмеялся Халера.

— За часы переживаешь?

— Не брал я твои часы! — по блатной привычке визгливо завопил Халера и тут же съехал голосом: — Ну, если и брал, какая теперь разница… — И, не меняя тона: — Пашка мой помер, говорят… А твоего пса Цыган убил… — Я вскинулся, и Халера равнодушно сказал: — Сам погляди: башка в помойке валяется.

Конура была пустой, чернела дырой, и не выбежал мне навстречу ласковый пес.

— Я ж говорил, — дышал мне в затылок Халера. — Цыган его топором по башке, шкуру содрал, а башка — гляди сам.

Он поднял крышку помойки, я глянул… Что там говорит, стоя надо мной, Халера? Зачем тут Халера…

— Владей, ты что, припадочный? Да ладно тебе, я таких тебе псов приволоку — пальчики оближешь.

— Зачем? Что он им сделал? — только и спросил я.

— Мясо собачье целебное, — присел на корточки Халера, — от чахотки его кушают.

Дома пир горой. За столом — отец, мать, дед, бабушка, Володя, его жена, Надюшка на коленях у матери тянет руки к сковородке. Только дядьки нет возле печки, лежит дядька, мяса собачьего дожидается.

— Где шлялся? — между делом спрашивает мама.

Некогда ей рассуждать: она Тобика жарит. Я уставился на сковородку, полную жирных, шипящих кусков.

— Жрете, туберкулезники?

Мама швырнула ложку. Дед отставил стакан с водкой.

— Черти паршивые! — сказал плаксиво и полез из-за стола.

— Да ведь Гриня, — протянула баба Дуня.

Слезы душили меня, ничего не вижу, кроме окаянной сковородки.

— Жрите, — еле продохнул и попятился, хотя сколько надо было бы сказать им — про фашистов проклятых, которым ничего не жалко, про дядьку — он бы им показал Тобика!

Мама заплакала:

— Я же говорила, говорила! Предупреждала!

Только отец молчал, не совсем, видно, понимая, чем его собирались накормить.

— Убить вас всех мало, — сказал я и выбежал на улицу, где маячил Халера.

— Ну, убедился, дурачок?

Я молча шагал к переезду, Халера еле успевал за мной, бежал вприпрыжку. Только порой бормотал:

— Ну чё ты, в сам деле, очумел, что ли? И куда мы?

Куда — знаю, бегу я к другой своей бабушке, вернее, к баушке, которая живет за переездом в маленьком собственном доме. Поднырнул под шлагбаум. Загрохотало. Полоснуло огнем, мимо промчался скорый. Высокий паровоз «СУМ» со щитками по бокам, высвистывая пар, обдал меня ветром, Халера еле успел схватить меня за руку.

— Сдурел? — заорал испуганно. — Под поезд бросается! Из-за пса блохастого!

Уже умчался паровоз, промелькнули желтые окна вагонов. Вот только красные огни, далекие, дрожащие. Я пошел спотыкуче, Халера крепко держал меня за локоть.

Баушка

Темные кусты, белые стволы берез, здоровенный валун у баушкина домика. Шаткое крыльцо. Дергаю за проволоку, и далеко в сенях слышится дребезжание звонка, а следом — мягкие шаги, бряк замка — никогда баушка Анюта не спрашивала, кто пришел, — открывала сразу, чем удивила Халеру.

Маленькая старушка щурится: в сенях темновато. Узна в, улыбается:

— Проходи, проходи!

Никогда не спросит, кто со мной — братец Витька или шпана митяевская. И отвалил камень-валун с души. Здравствуй, здравствуй, моя баушка! Как же редко я тебя вижу — все дела дурацкие, забавы детские.

Она ничего не сказала — взяла Халеру за руку, повела через сенцы в кухню. Парень настороженно вдыхал незнакомые запахи — чуланами пахло, старым деревом, ветхими книгами.

— Бог, — пальцем показал Халера на икону: мало тогда было Бога у нас.

— Спаситель, — объяснила баушка Анюта, и Халера долго всматривался в темный лик, перед которым горела лампада. И уже сидя на диванчике с пирогом в руке, он все посматривал на Спасителя, спрашивал, от кого Он спасает?

Баушка погладила его по спутанным волосам:

— От нас самих и спасает. Хочет, чтобы все люди любили друг друга, жили в добре и справедливости.

— Так не бывает, — задумался Халера. — За что любить меня, Цыгана, Владея, подумаешь, герои какие! Я, вон, ворую. Владей вообще убил бы всех, к чертовой матери.

— Не надо черным словом да к ночи, — сказала баушка Анюта, и Халера усмехнулся: не знал он белых-то слов.

И белых простыней, на которые нас уложила баушка, не видывал, долго ворочался на них, чистеньких, вздыхал:

— Шуршат, как мыши… Не ужился бы я тут. — И долгое время спустя, сказал: — А старушка у тебя добрая, если поперек не говорить, я-то вижу.

Утром Халера встал на рассвете.

— Ранняя пташка, молодец, — похвалила его баушка Анюта. — Кто рано встает, тому Бог подает.

Халера удивился: кто когда его молодцом называл и ранней пташкой — все больше «шапаной» обзывали да другими разными словами.

— А там кто, в других комнатах? — живо интересовался, и баушка поясняла: в той раньше девочки жили — Софья, Ольга, Татьяна, а в той комнате — мальчишки: Петр и Николай, да Иван Андреич, папа их.

Халера кивал, повторяя звучные эти имена. Спросил, а где сейчас все люди. Баушка Анюта горько усмехнулась, пояснив: все разъехались, один «людь» остался, да и тот старый, как пень.

Потом Халера побегал по саду, посмотрел в сарае кур, в загоне — корову. Вернулся озабоченный:

— Вы что, буржуи?