Мальчишка в сбитом самолете

Велосипед мы освоили мигом, Витька гонял «под рамой», так как не доставал до педалей с седла, а у меня, слава богу, ноги вытянулись, и я катался, как все взрослые люди.

— Черт длинный, — беззлобно завидовал братец.

Баба Дуня, вздыхая, уже не спрашивала сына про Катерину. Все знали: неладно у Григория с женой. Часто приходила она к моей матери — шептались, на нас Витькой оглядываясь. Когда появлялся дед, обе замирали в напряжении. А чего напрягаться? Все знают, что дети не в капусте родятся, и Стеша-подселенка — дура, раз «до такого допустила». И беда Катерины нам понятна: ребеночка она хочет, а Гриша «как неродной, все сторонится… все куда-то уезжает, а когда приезжает — сразу к вам, будто дома у него нет. И все на вашу Надюшку и на Володиных деток не налюбуется».

Что нам с Витькой до бабьих разговоров! Нам поскорей на улицу. По Партизанке шагает дядька с какими-то полумешками, перекинутыми через плечо. Загорелый, чуть «поддатый», глаза блестят.

— Привет, ребята! Как жизнь молодая? Я вот гостинцы принес!

Знаю: сахар в мешках, сало, сушеные фрукты. Дядька добывает все это в далеких южных краях, немцем не разграбленных. Разгрузившись, сидит во дворе, рассказывает, как тряслись с товарищами на вагонных крышах, как жулье пыталось их «пощупать».

— Ну? — подпрыгивал в нетерпении Витька.

— Вот тебе и «ну!» — Хмельной, веселый, с распахнутым воротом, дядька пощуривался. — Я-то сижу, а он, гад, передо мной стоит, горбатится. Чуть ногой дать…

— Дал, да? Он и покатился? — Витькины глаза готовы выскочить.

— Ой! — как бы невзначай подсаживается на край скамейки Катерина. Глаза у нее большие, темные, губы алые, красивая она все-таки женщина, недаром Серега-моряк на нее облизывается. Дядька тоже залюбовался женой, но как-то зло залюбовался.

— Покатился, — нехотя ответил Витьке. — Там мосточек был, низенький, он не пригнулся — не успел. Только хлопнуло.

— И чего? — Витька полез к отцу на колени — тот отстранялся, дышал в сторону. — Башка треснула?

— Треснула, — хмыкнул дядька, — так и покатился без головы.

Тобик, ласковый пес, подлез под его руку. Дядька потрепал его — рыжий развалился, задрав лапы. Народ, который выполз во двор послушать Григория, с удовольствием смотрел, как Витька обнимается с блохастым, норовит поставить его на задние лапы.

— Не утомляй животное, — сказал дядька устало.

Животное совсем не утомлялось, ему нравилось всеобщее внимание.

— Сделал бы ему конуру, отец, — сказала бабушка, — что он как бродяга бездомная.

Все согласно закивали: не годится псу без конуры, не военное, чай, время, пора к мирной жизни по-настоящему привыкать.

— Верно, — сказала и Дора Львовна, — все должны жить по-людски.

Тут закивал даже угрюмый Федор. А дед без ворчания пошел в сарай за досками, выбрал не трухлявые. Пока он отмерял, чертил, пилил, я вспоминал, как дядька притащил откуда-то рыжего щенка, как жил он в дедовом сарае, как встречал каждого, как старого друга, весело кидаясь на грудь. Дед работал вдохновенно и молча, только когда стали давать советы — послал советчиков далеко и надолго. Дора Львовна покраснела, дядька покачал головой и слегка прикоснулся Доре к плечу. Катерина прикусила губу.

— Ну, дед, — сказал Витька, — ты прям как с Дикого Запада.

— А ты молчи, шелудивый! — возмутился дед, вколачивая гвоздь. Давно он не занимался этим мирным ремеслом и теперь работал с деревом с удовольствием и даже вроде бы с улыбкой, что приметила глазастая Дора:

— Как все-таки красит человека труд.

На что Витька отозвался:

— Труд — он старит, отдых молодит!

Народ засмеялся. А Дора, притиснув Витьку, даже поцеловала его в макушку — мальчишка отскочил с возмущением.

Скоро дом для Тобика был готов. Хороший получился, ровный, с аккуратной дырой.

— Залезай! — приказал дед, и пес сперва обнюхал свою конуру, пометил ее на виду у всех и потом молчком полез в дыру, повозился там и высунул счастливую морду.

— Сенца бы, — сказала баба Дуня.

Дора принесла матрасик, постелила Тобику.

— Радуется, — удивился мрачный Федор, — собака, а тоже…

— Пусти-ка, подвинься!

Витька на карачках влез в конуру, и скоро из дыры показывались поочередно две морды, у обоих рты до ушей.

— Чашки ему надо, — сказала бабушка, — для еды и питья.

Витька вылез из конуры, добыл в сарае две немецких каски, в одну налил воду. Тобик попил из нее, стесняясь. Всем стало как-то хорошо и захотелось еще чего-то, такого же хорошего.

— В картишки бы, в «петушка», — предложил Федор-художник, — по случаю, так сказать. Как раньше…

Ему не возражали.

— Принеси, — сказал он Витьке. — На столе.

Витька кивнул, притащил засаленные карты, и народ, смущаясь и посмеиваясь, стал рассаживаться на лавке возле стола, доставал деньги. Считать нельзя: дурная примета, к проигрышу. Дед плюнул и ушел в сарай. Федор ловко сдавал карты. Мама принесла бумагу — писать взятки и кресты, баба Дуня надела очки, стала строгой и даже сердитой. Рая-мордовка уже пошумливала:

— Два шестерка, три семерка!