Мальчишка с бастиона

По утрам они с Голубоглазкой бежали в город. На Кольку была возложена добыча хвороста и воды. С водой было нелегко. Противник с первых же дней постарался лишить севастопольцев пресной воды и разрушил водопровод, проведённый из окрестностей города. Приходилось подолгу простаивать в очереди у колодца. Но даже та вода, которую с таким трудом удавалось добывать, имела горько-солёный вкус.

Однажды Колька увидел Максима Рыбальченко. В стройном парнишке, одетом в матросскую робу, сшитую по росту, в новеньких сапожках, Пищенко с трудом признал своего дружка.

- Максимка! - что есть силы закричал он.

Рыбальченко степенно оглянулся: кто ещё там кличет его?

- Не признаёшь?

- Николка! - радостно отозвался Максим и бросился к приятелю.

За полгода, что ребята не виделись, Максим порядком изменился. Он превратился в стройного матроса, и со спины ему можно было дать не меньше шестнадцати-семнадцати лет. Лишь мальчишеское лицо, чистое и наивное, выдавало возраст.

Изменился и Колька. Рыбальченко с удивлением смотрел на заострившийся Колькин подбородок, сероватый цвет лица, на глаза, знакомые и незнакомые. Глаза, в которых всегда плясали чёртики, большущие серые глазища под смешно вздёрнутыми бровками! Теперь они словно потемнели и почему-то старались спрятаться за выгоревшими ресницами.

- Ну, как живёшь? - тряс Максим своего товарища.

Колька осторожно высвободился из цепких рук и, кивнув на деревянные бадейки, сказал грустно:

- Вот.. По воду хожу…

- Ты ж к бате на четвёртый собирался!

- А ты на Малахове сейчас? Слышал о тебе, - перевёл разговор Колька, - это тебя матрос Кошка выкрал?

- Меня! Тогда и остался я на Малахове. Юнгов там много с кораблей: Бобёр, Новиков, Рипицын… Иди к нам, я замолвлю словечко. Петро Маркович всё сделает как надо, он хоть и не на Малахове служит, но его все там уважают.

- Нет. Не надобно, - ответил Колька и, уклоняясь от дальнейших расспросов, показал на блестящие Мак-симкины сапожки.

- Откель?

- Холявки-то? - притворно равнодушно сказал Максим. - По заказу сапожничали.

Деньжонок не малость взяли, но память зато. Мамка сказала - награду отметить надобно. Вот и отметили.

- Награду? - переспросил Пищенко.

- Да, пять рублев золотом, - как ни в чём не бывало ответил Максим, - Пал Степаныч за англичана пожаловали.

- А! - догадался Колька и, помолчав, произнёс, не глядя на Рыбальченко: - Поздравляю.

- Спасибо… Да! - спохватился Максим, - я ж тебе наиглавного не сказал. На «Камчатке» теперь я буду, перевели вместе с батареей Малахов прикрывать. Там ещё дядько Семён. Помнишь, на Малахове - здоровущий, рыжий такой? Ну, что нас тогда выдворил? Так я теперь с ним, с Горобцом, при одном орудии.

Колька словно не слушал товарища.

- А мамка твоя супротив ничего? - спросил он неожиданно.

- Вот потеха-то! - расхохотался Максим. - Она, маменька моя, думала, что чадо её навек пропало. А я заявляюсь, как батя, по форме, да ещё с наградою - вся аж обомлела. А противу службы ничего не имеет. «Служи, говорит, за Отечество». Ну, так как ты - идёшь к нам а ли нет?

- Нет.

И Колька опустил голову.

Максим внимательно посмотрел на него.

- Пойдёшь на четвёртый?

- Нет! - Что-то злое появилось в голосе Пищенко.

Максим затянул потуже ремень и, с трудом сдерживая себя, бросил сквозь зубы:

- Оно, конечно, и бабью работу сполнять надобно…

Но остановился, увидев, как сжались Колькины пальцы. Нет, он не боялся драки. Но вдруг почему-то стало жалко дружка, и Максим уже мягче спросил:

- Живёшь-то как?

- Живу, - неопределённо ответил Колька.

- Где?

- У Антонины Саввишны…

Максим не знал, кто такая Антонина Саввишна, но уже само упоминание незнакомого имени заставило Рыбальченко насторожиться. И не зная, с чего начать расспрашивать, он тревожно поглядывал на товарища. Колька сам пришёл ему на помощь:

- Нет бати. Убило при орудии…

Максима словно ударило взрывом. Он стоял ошарашенный. Слова нелепо пытались заполнить страшную паузу.

- Може… байки всё это?.. Вот у нас единожды было: присыпало матроса землицей…

- Я сам при этом находился, - перебил его Колька и отвернулся.

Максиму вдруг стало неловко от того, что у него всё в порядке, что он награждён, что смерть ещё не коснулась их семьи холодным дыханьем. И, чтобы хоть как-то отвлечь Кольку от тягостных мыслей, стал говорить, говорить, словно этим можно было смягчить боль утраты:

- Меня однажды так трахнуло, что еле отлежался. А вот одного дядьку поранило смертельно, ядро здоровущее попало - ногу.и руку начисто оторвало. Его положили на носилки и хотели вчетвером в гошпиталь снесть, а он как закричит: «Постойте, братцы! Несите меня двое. Ежели с каждым, кого заденет чугунка, будет уходить по четверо, эдак и Севастополь стеречь будет некому…» Понесли его вдвоём, а тут аглицкая бонба всех трёх уложила. Вот сколько кровушки уходит на эту войну, - рассудительно закончил он.

- Много, - согласился Колька и протянул руку. - Побегу, уж Саввишна небось заждалась водицы. Раненая она, - пояснил он.

Приятели распрощались, и Колька, подхватив коромыслом бадейки с водой, направился в Кривой переулок.