Мальчики + девочки =

Они просмотрели по телевизору все, что показали: новости, где, как всегда, палили и стреляли, знакомое дело, какой-то сериал про леди-бомжа, обмениваясь матюжками, когда особо забирало или, наоборот, тормозилось, и какое-то шоу с приставкой ток, не усекли, почему вальяжные дядьки в галстуках пылали азартом, шумели один на другого, хотя о чем шумели, ну нисколечки не захватывало, зато, под конец, здорово, до перехваченного дыхания, захватило кинцо с голыми сиськами крашеных любовниц и такими же задницами любовников, как они дышали, и стонали, и вертелись друг на дружке, потные, словно лошади. Братья ржали, пихались в бок, не в первый раз видя порнушку, так что уж не действовало, как в первый, а тогда, в первый раз, сами стали красные и потные и почему-то старались не касаться друг дружки. На хуторе Славянский такого не показывали. Да там и было всего два телека с маленьким экраном, у бывшего председателя колхоза, хмурого бобыля, и бывшей бухгалтерши, бабы вредной, к обоим не подступись. Телевизор был в части, где служили братья, выгрузившись на сибирской станции Юрга, один с хутора Славянский, другой с полуострова Апшерон. Никакие братья они не были, а незнакомые сослуживцы. Но, проведя миска к миске, ружье к ружью три практически неразлучных года, стали больше, чем родня, и даже кровью, сопляки, скрепили родство. Дуда потащил апшеронца к себе на хутор, пообещав младшую сестренку в жены, так чтоб уж и по правде породниться. Сестра, однако, за это время нашла себе приезжего парнишечку, и сколько Дуда ни давал ей тумака, от любви своей не отрекалась. Сообразив, решил врезать парнишке. Может, окажется послушней. Пошли вдвоем и вдвоем завалили приезжего, как медведя. Апшеронец, с его южным нравом, увлекся и переусердствовал. Дуда больше голосом подначивал. Труп закопали в лесу. Эта серьезная кровь сплотила посильнее прежних детских игрушек. Из Славянского пришлось драпать, оставив зареванную, в догадках терявшуюся девку, как и почему бросил ее любимый. А где легче всего спрятаться? В большом городе. Самый большой – Москва. Так они очутились здесь, не иноверцы, но иностранцы, по документам чужие, а по вере и крови (опять кровь!) свои.

Просмотрев телепрограммы по месту новой работы, напились молока из пакета, в холодильнике взяли, и уснули. Проснулись в шесть и сразу за работу. Мебель в обеих комнатах сдвинули в середку, накрыли пластиком, какой добыла хозяйка, да мало оказалось, пришлось старые газеты добавлять. Когда сдвигали, платяной шкаф застрял на поднявшейся половице, крякнул, перекосился, из него вылетело граненое стекло – в осколки. Дуда выматерился с досады, брат сказал: придется искать стеклышко-то.

Без тебя знаю, огрызнулся Дуда и начал постукивать ногтем большого пальца о зубы. Была у него такая привычка, когда соображал. Точно так же постукивал, когда думал, куда спрятать труп сестриной любви.

Они содрали обои, развели купорос и принялись купоросить стены – все споро и ловко: приобрели строительный опыт, когда бескорыстно служили, а после отшлифовали, когда уж для себя начали стараться. На обед сходили купили хлеба и говяжьей тушенки, запили чаем с шоколадными конфетами, обнаруженными в кухонном шкафике. Когда возвращались из магазина «Продукты», Дуда заметил у соседнего подъезда таких же, как они, собратьев, выволакивавших на улицу древние, порядком ободранные диваны, комоды, стулья. Подошел, поинтересовался: на свалку повезете? Ответили: ни на какую не на свалку, продали богатенькому, а сами в маленькую переезжают . Дуда покрутился вокруг старья, углядел что-то и попросил: выдави вот это стекло, если спросят, скажешь, что не знаешь, где разбилось . – С какой радости я стану его выдавливать , удивился собрат и уточнил: за какие шиши? О шишах договоримся, мы в том подъезде ремонтируем, как аванс получим, сразу расплатимся , сказал Дуда и назвал номер квартиры. А, ну тогда другое дело , ответил собрат и пошел вынимать стекло. Обедали уже с ним, приставили пока к стенке. Дуда довольно посмеивался: ловкость рук и никакого мошенства. Запомнил из кинокартины.