Малакай и я

— Тридцать, — прошептал мистер Ямаучи, и я тут же замолчала, чтобы послушать его. — Хороший возраст. Тридцать. Стоя у пропасти. — Кивнул он сам себе, втягивая маленький рисовый шарик с ложки и не отрывая взгляда от цветов. — Мне кажется, я тут уже бывал.

Кикуко улыбнулась, сняла обувь и села на одеяло у его ног, в то время как он снова погрузился в себя. Я сделала то же самое: сняла ботинки и присела рядом. Я хотела задать ей вопрос, но Малакай влез раньше:

— Почему тридцать — хороший возраст, если он рядом с пропастью?

Кикуко сделала глубокий вдох и повернулась ко мне.

— Можно я ему расскажу?

— Да, пожалуйста.

— Полагаю, раз у вас с собой было четыре обеда для нас четверых, эта встреча не просто удачное совпадение? — спросил Малакай, глядя на нас по очереди. — Так что вам нужно мне рассказать?

Черные глаза Кикуко снова вернулись к нему.

— Почему Косуке и я будущие легенды этого города.

Полностью внимая ей, я с нетерпением ждала, когда она начнет. Да и кроме того, когда еще я смогу увидеть настоящего мастера ракуго? (Прим. пер.: Ракуго (яп. 落語, дословно «падающие слова») — японский литературный и театральный жанр, созданный в XVI-XVII веках. Под этим названием обычно известны миниатюры, исполняемые профессиональными рассказчиками (ракугока) на эстраде или сцене театра есэ. Как по форме, так и по содержанию ракуго разнообразны. Иногда они имеют характер анекдота, иногда же представляют собой довольно длинный рассказ) Ракуго — искусство рассказа — появилось задолго до театра, кино и даже романов. Каждый мог рассказать историю, но лишь некоторые — слиться с ней. Ракугока может сыграть роль дюжины персонажей, заставляя вас поверить, что каждый их них — отдельная личность, но все заключены в одном человеке. (Прим. Ракугока — тот, кто выступает в жанре ракуго)

Но не в любом человеке... а в Кикуко Ямаучи.

ГЛАВА 9. БУДУЩАЯ ЛЕГЕНДА КОСУКЕ И КИКУКО ЯМАУЧИ

МАЛАКАЙ

Она села на колени и положила перед собой маленький бумажный веер. Мы с Эстер молча ждали. Наблюдая, как она сняла и убрала назад кепи и распустила темные с проседью волосы. Она улыбнулась нам обоим, и улыбка Кикуко отразилась во всем ее лице. Глаза сузились, и из-за возраста появились морщинки вокруг рта, но она демонстрировала их с гордостью.

— Почему Косуке и я будущие легенды этого города. Простите меня, я давно уже это не делала.

Она произнесла это мягко, глубоко вдохнула, взяла веер и начала.

— Девочке было шесть, она не понимала окружавшего ее страха... — Она сжала, словно хотела сломать его пополам. — Зачем мама ходит так быстро даже днем, стискивая ее руку и более того — всю ладонь полностью, потому что девочка мала, самая маленькая из всех детей Сато, и так как она единственная девочка, мама боится ее отпускать, словно больше никогда не коснется ее.

Кикуко развернула веер, слегка обмахнула себя. И радостно добавила:

— Мысль, возможность, шанс, которые никогда не приходили в голову маленькой девочке, потому что она не знала Америки, хотя здесь она родилась, здесь выросла и жила. Америка — это не просто место или страна, Америка была ее. Земля свободных и родина смелых — это ее земля. Поэтому девочка беззаботно шла домой к своему учителю на угол Мейпл и Фифс Бэнк. Иногда она даже задерживалась допоздна, а раз она была смелой, то не боялась темноты.

Кикуко резко сложила веер, схватив его обеими руками. Улыбка угасла, глаза казались потухшими, когда голос стал более жестким, но по-прежнему эмоциональным. Он был наполнен смесью замешательства, боли и печали.

— Она не боялась темноты, поэтому в темноте монстры не появлялись. Они не вылезали оттуда с когтями, острыми, как бритва, зубами или бусинами красных глаз. Потому что это были не монстры, а люди. И пусть у них не было когтей, но было иное оружие в их руках — бумага. Важная бумага. Бумага говорила, что маленькая девочка была не американкой, а японкой, и поэтому она больше не могла просто так гулять, а отец сказал ей никогда не показывать храбрость ее сердца, потому что это могут ошибочно счесть за предательство.

— Все еще ничего не понимая, маленькая девочка уехала вместе с остальной своей нацией, ведь теперь у нее была национальность, отделившая ее от других, национальность, которая выселила их из дома на Фифс Бэнк в новый дом в кемпинге Белла Виста — названом так по жившим там итальянцам. Итальянцы рассказали ей то, что скрывали ее родители и братья; что Америка участвовала в мировой войне и воевала именно против ее народа. Поэтому американцами они больше не могли быть. Кемпинг Белла Виста был не кемпингом, а тюрьмой с красивым видом.

— Девочка плакала, потому что не понимала, она была за тех и других, она хотела быть хорошей для обоих народов, но это было бы предательством. И так она плакала каждый день у забора, плакала даже когда ее покрывало снегом впервые недели марта.