Махно. II том

– Ну, уже до моих пейзажей добрались! Рисовать надо хорошо! – рубанул Федя.

– Ты же сам любишь повторять: учитесь у природы. А вулканы и есть природные возмутители. Настоящие революционеры! – напомнил ему Сеня Баженов.

– Леонтий Иванович, а вы чего-то сегодня молчите? Прям какой-то не такой… Скажите, что-нибудь, – обратилась к натурщику Катя Яхонтова.

– Да, вы говорите, говорите. Мне очень интересно вас послушать. Я потом… Впрочем, если уж до меня дошёл черёд, то я скажу так. От дождя и вулканического пепла можно укрыться. А от революции не укроешься и не спрячешься. Она же это, как ты сказал, Илья? Импо… Пардон…

– Имманентная сила, – напомнил ему Илья Ефимов.

– Во-во, имманентная сила. А это вам не какое-то бессилие.

– Леонтий Иванович, а за кого были ваши родственники в революцию и в гражданскую войну? – спросила его Зина Мухина.

– Да, по-разному… Кто где. Одни у белых, другие у красных.

– А, вы сами-то, если случись революция, за кого были бы? – спросила молчавшая до этого Тамара Нестеренко.

– Не знаю, Тома. Но, уж точно не за тех, кто её спровоцировал, – ответил Леонтий Иванович.

– А кто виноват в революциях? Ну, то есть, кто их провоцирует? Как вы думаете? – спросила Серебрякова.

– Да, кто, кто? – Натурщик вскинул плечами. – Вон Илья же сказал: имманентная сила. Значит, сами цари и виноваты. А вместе с ними все помещики и дворяне. Кстати, и своими дворцовыми переворотами они подавали своим подданным прекрасные примеры. По сути, учили народ, как надо поступать с царями, если те не очень-то соблюдают их интересы. Хотя для публичного пользования запустили в народ библейскую мульку, что любая власть от Бога.

– Так, это, Леонтий Иваныч, а всё-таки, ваши-то родители были кто? – поинтересовался Федя.

– Да, вот как раз получилось так, что… – Леонтий Иванович прокашлялся. – Мама была… из… э-э-э… графской семьи, а отец из… извините… из помещичьей.

– Ну, тогда вы точно были бы на стороне своих, – резюмировал Витя Крылов.

– Ты думаешь? – повернулся к нему Луков.

– Сто пудов! – уверенно провозгласил Крылов.

– А я вот, как-то не уверен. Кто его знает? Невозможно сказать определённо. Не знаю, не знаю… – пробормотал натурщик. – Да и родился я, не то что после революции, а после войны. И потом, не забывайте, что на стороне революции были многие дворяне, учёные, офицеры и даже генералы. Всё, как и во французской революции.

– Не, ну после всего увиденного, прочитанного, лично пережитого, у вас, наверное, появились другие симпатии? – не отставал Герасимов.

– Да… Как вам сказать… Вы знаете… Как-то вот не появились… Всё очень противоречиво. В общем, ничего определённого сказать не могу.

– И ничего, Леонтий Иваныч, ничего. Мы сейчас всё узнаем, – как-то очень уж покладисто предложила Катя Яхонтова.

– Что узнаем? Как узнаем? – засмеялся Сеня Баженов.

– Как это, вообще, можно узнать? – пробурчала Тома Нестеренко.

– Да всё до обидного просто, – продолжила Катя Яхонтова, – сейчас мы все вместе проведём небольшой спиритический сеанс с кратковременным переходом в прошлое. Наподобие машины времени. Закрываем плотно окна. Давайте все шторы закроем. Становимся вокруг подиума. Все поворачиваемся направо, то есть стоим левым плечом к центру. Портреты поднимаем выше головы, как бы закрываем ими Леонтия Ивановича. Идём вокруг него против часовой стрелки. Совершаем двадцать пять кругов вокруг нашего Леонтия Ивановича.

– А почему двадцать пять? Часов-то двадцать четыре? – спросила Мухина.

– Зина, помолчи. Потому, что прошло два с половиной века, двадцать пять десятилетий. Так, ну всё! Все замолчали. Три раза глубоко вздохнули. Идём против часовой стрелки, приговаривая: Леонтий Иваныч царём станет на ночь. А лютый Емеля придёт в это время.

– Катерина, хорош, пургу гнать. Давайте рисовать! – рассердился староста группы.

– Федя, закрой рот. Успеешь нарисовать. Уже перерыв подоспел, – отрезала Катя.

– Погоди, Катя. А свет? Надо же выключить, – осторожно подала голос Серебрякова.

– Не отвлекайтесь. Сам потухнет, – почти скомандовала Катя и продолжила утробным голосом. – Повторяйте за мной, только не орите: Леонтий Иваныч царём станет на ночь. А лютый Емеля придёт в это время.

– Ой, ну, труба. Дурдом. – простонал Федя, присоединяясь ко всем.

Все двинулись вокруг подиума, бормоча заклинанье. Лучше всех, очень удачно басил Федя. Но иногда он из чувства противоречия пытался переходить на шутовской фальцет. Это же самое проделывал и Семён Баженов. Но после третьего круга все участники поддались общему настроению, и хор выровнялся в одну тональность.

На пятом круге случилось невероятное – на потолке сначала очень ярко вспыхнули, а потом вдруг перегорели все лампочки. Аудитория погрузилась во тьму.

– Ой, мамочка, – тихо простонала Мухина.

– Леонтий Иваныч царём станет на ночь, а лютый Емеля придёт в это время, – продолжили все остальные.

Голоса становились всё тише и тише.