Майские ласточки

— Я согласен работать.

— Надеялся, ты придешь. Цыгана можно соблазнить хорошим конем, Ивана Тихоновича — новым самолетом, а бурового мастера — новыми площадями для бурения.

Долго сидели начальник управления и буровой мастер, мирно разговаривали, пили горячий чай, вспоминали разные экспедиции, трудные условия работы.

Дед протянул Кожевникову исписанные листы и сказал:

— Паша, ты хозяйственный человек. Разберись в расчетах, не упустил ли я чего. Захлопотался совсем. Замучили телефонные звонки.

— Четыре балка для буровой мало, — нахмурился Кожевников. — Десять надо бы. Рабочие после смены должны выкупаться и как следует отдохнуть.

— Ты, брат, перебрал. Я работал буровым мастером. Счет балкам знаю.

— Можно сосчитать. Балок для культбудки — раз, для бани — два, под сушилку — три, четвертый — будет столовая с кухней. — Кожевников неторопливо загибал один палец за другим.

— Богато будете жить, — не сдавался Дед.

— Иначе нельзя, Юрий Георгиевич. Не будем вспоминать, как мы жили раньше. Приходилось, и землянки рыли… В палатках мерзли и плавали в воде… все было. Старое время прошло. Рабочим надо создавать человеческие условия, заботиться по-настоящему о людях. Да, что я вас уговариваю. Государство как наше называется? Рабочих и крестьян. Кто самый главный производитель? Рабочий. Так почему я должен вас убеждать, чтобы для бригады создавали человеческие условия. После войны страна обнищала, и мы все терпели и много не требовали. А сейчас мы вышли на рубежи благополучия. Нельзя заранее планировать трудности. А вы их запланировали. Баня нужна, сушилка нужна. Я не ругаться пришел. Вы попросили меня посмотреть. Посмотрел и недоволен. Я буровой мастер, и задача моя — в первую очередь заботиться о своих рабочих.

— Ты прав, Паша, не будем зря ругаться. Подойди к карте. Отыщи Харасавэй. Мне не жалко выделить для буровиков и сто вагончиков. Но как их перебросить? Озадачил я Ивана Тихоновича Очередько. Он должен представить расчеты. Мне одно ясно: без помощи флота нам не обойтись. Но и здесь много нерешенных задач. До сих пор не знаем, какая глубина у побережья. Смогут ли заходить в реку большие суда, неизвестно: надо знать часы приливов и отливов. Во время отливов песчаный берег должен стать для нас дорогой. Рано ты, Паша, заговорил о балках. Не торопись, почитай, как следует, мои записи.

— Познакомлюсь.

— Договорились, ты возглавишь бригаду на Харасавэе, — подытоживая разговор, сказал Дед и посмотрел на часы. Не скрывал радости. Глаза светились по-молодому, пронзительно. Его план начинал осуществляться, все становилось на свое место.

За окнами рабочего кабинета потемнело. Короткий весенний день подходил к концу. Дед включил настольную лампу. Ему предстояло еще много работать. Раздался нетерпеливый телефонный звонок.

— Папка, почему ты не обедал? — обеспокоенно спросила дочь. — Маму огорчил. Она старалась для тебя. Пельмени приготовила. Я буду с вами ужинать. Постарайся быть вовремя, если хочешь исправиться. Я тебя жду.

— Постараюсь исправиться.

Дед с сожалением посмотрел на лежащие бумаги, отбросил упавшую прядь седых волос на лоб. Записал на отрывном календаре: «Сегодня ужинать». И, откинувшись на спинку кресла, устало закрыл глаза, задумчиво повторил любимые строки:

Пошли мне бури и ненастья,
Даруй мучительные дни,
Но от преступного бесстрастья
И от покоя сохрани!

Глава 4 ЧУЖИЕ ДЕТИ РАСТУТ БЫСТРО

Прошел год. И снова весна напомнила о себе холодными и затяжными дождями. Они смывали последние остатки снега в городе, ручьями прыгали с крутого, обрывистого берега к Тоболу, где синел вспученный лед, и на течении, в широких промоинах источенными краями проносились охапки растрепанного сена, разбитые ящики, вырванные с корнями кусты, разбитые чугуны и старые ведра.

Иван Тихонович изредка получал письма от Насти из Одессы. Они заставляли его волноваться. Но порой ему казалось, что он напрасно строил разные планы и обманывал себя. Если за столько лет ничего не изменилось в их отношениях, то навряд ли сейчас можно ожидать чего-то нового. Но он не переставал думать о женщине, продолжая ее все так же беззаветно любить. Она оставалась для него все такой же близкой и желанной, как в тот первый день неожиданной их встречи около взорванного дома. Берег в памяти ее шепот, горячие и благодарные слова.

В письмах Настя иногда присылала фотографии. Они подтверждали с необыкновенной точностью, что Олег становился все больше и больше похожим на отца. Тот же разлет бровей, раздвоенный подбородок. На обороте фотографий находил одну и ту же горделивую надпись: «Мой сын».