Мадемуазель Шанель

Меня также восхитила, даже потрясла быстро расширяющаяся торговля готовой одеждой. В дисконтном универмаге «Кляйнс» на Юнион-сквер, пока Мися с тоской во взоре нетерпеливо притопывала ножкой, я долго стояла и наблюдала, как женщины неспешно просматривали и выбирали готовые платья, висящие на простеньких вешалках, примеряли их в пустых примерочных в окружении плакатиков, предупреждающих, что магазинные воры подлежат аресту и отправке в полицейский участок. Я глазам своим не поверила, когда увидела, что на некоторые платья, да и на другие предметы одежды, цена снижена до суммы меньше доллара! Главное, товарооборот, объяснили мне сопровождающие из журнала «Vogue», — это закон, и он беспощаден. Если предмет не продан в течение двух месяцев, цену снижают до базовой, чтобы освободить место для новых товаров, запасы которых поистине неисчерпаемы. На смену трудоемкого, требующего времени процесса пошива с несколькими примерками пришло массовое производство товаров соответствующих размеров на больших конвейерных предприятиях с потогонной системой работы. В конце концов я сама не выдержала, шагнула к стойке с вешалками и стала перебирать образцы одежды. И уже через пару минут с трепетом обнаружила собственную модель из простого хлопка, почти идентичную, вплоть до белых пикейных манжет.

— Это же мое платье! — воскликнула я. — Вот это самое платье я демонстрировала в прошлом году в Лондоне.

Лица сопровождающих перекосились.

— Производители под видом репортеров засылают на демонстрации мод шпионов. И те срисовывают все, что видят. Потом модели воспроизводятся на дешевых фабриках с некоторыми модификациями, типа каких-нибудь молний. Видите? У этого платья сбоку есть молния, и я уверен, что в вашей оригинальной модели ее не было.

Действительно, не было, и это новшество показалось мне столь же остроумным, сколь и ужасным. За пять долларов и замок-молнию в придачу покупательница станет носить платье от Шанель, если и не по ярлыку, но зато почти точную копию!

С изумлением вглядывалась я в будущее. И мне сразу стало ясно, что оно мне сулит, это было такое же озарение, которое толкнуло меня открыть собственное ателье. Великая депрессия породила много перемен в обществе, и нельзя было позволить себе их игнорировать. Большинство женщин скоро станут покупать готовую одежду. Отправляясь обратно домой в апреле 1931 года, я уже сформулировала перед собой новую задачу.

Голливуд мне не понравился, он меня не устраивал, как, впрочем, и Америка, но поездка укрепила меня в давно уже выношенной мысли: противиться прогрессу — значит рисковать загубить свое дело.

* * *

А в Париже меня поджидали новые неприятные сюрпризы.

Первый и самый страшный — умерли обе мои собаки, Пита и Поппи. Жозеф доложил мне, что они терпеливо поджидали моего возвращения, но слабели буквально не по дням, а по часам, так и не дождались и скончались одна за другой в течение нескольких дней. Я очень плакала, так безутешно я не плакала со дня гибели Боя, словно еще раз переживала его смерть. Собак, которых подарил мне он, я кремировала и запечатала прах в белые коробочки, поставив их в шкафчик. Несколько дней я почти не могла выговорить ни слова, не показывала носу из дому. Вдруг позвонил Бендор и пригласил приехать в Лондон, и я говорила с ним, едва сдерживая рыдания. Он обещал купить мне у одного своего друга, занимающегося разведением собак, щенка дога от ближайшего помета. Предложение как раз в его духе: он полагал, что я могу просто заменить то, что утрачено, на что-нибудь новое, но он, по крайней мере, ни в чем не упрекал меня, не говорил, что мое поведение смешно и нелепо, как Мися, которая очень удивилась, что я плачу.

Следующий сюрприз оказался весьма болезненным. Уже упомянутая мною итальянка по фамилии Скьяпарелли достигла столь неожиданного и потрясающего успеха, что осмелилась открыть на Вандомской площади, совсем рядом с моим, свое ателье. Пребывая на грани разорения, она познакомилась с работами испанского художника-сюрреалиста Сальвадора Дали, и это вдохновило ее на создание свитеров с рисунком в нелепом стиле trompe l’oeil,[43] а также ядовито-розовых платьев из набивной ткани с узором из омаров, словно женщина не человек, а тарелка с едой.

Читая в номере «Vogue» за 1932 год репортаж о ее новой коллекции, я хохотала от души, хотя и скрепя сердце.

— Да, чтобы сделать из женщины пугало, лучше не придумаешь, — заявила я, с возмущением читая статью, где вовсю расхваливали принижающий достоинство женщины стиль Скьяпарелли, а обо мне лишь вскользь было сказано, что я совершила в Голливуде революцию, нарядив Ину Клер в белую шелковую пижаму. В статье редактора еженедельника «Нью-Йоркер» заявлялось: «Шанель хотела бы каждую даму превратить в настоящую леди, но Голливуд желал бы, чтобы каждая дама выглядела как леди вдвойне», восхваляя меня как модельера с принципами в безнравственном окружении. Тем не менее общий посыл оставался ясен.

Впечатления на них я не произвела.