Мадемуазель Шанель

— Можете оскорблять меня сколько угодно, мадемуазель, но это вам не поможет. При всем уважении я считаю ваши слова ниже вашего достоинства. — Он встал, оставив контракт лежать на столе. — Можете советоваться со своим адвокатом Шамбреном или еще с кем хотите, все равно. Контракт имеет законную силу, и изменить его невозможно. Кроме того, я считаю своим долгом предупредить вас, что, представляя большинство держателей акций компании «Духи Шанель», мы с братом будем защищать их права.

— Защищать?! — От ярости меня трясло так, что я чуть не прыгнула на него, ужасно хотелось заорать ему прямо в лицо. — Вы мне угрожаете?

— Нет, пока только предупреждаю, как я уже говорил. Если вы будете продолжать настаивать на своем, если предъявите иск, мы можем вычеркнуть вас из списка совета директоров.

Это было уже слишком. Резким движением руки я смела со стола чертов контракт и еще много чего: на ковер полетели ручки, какие-то безделушки, и в руке у меня оказался нож для разрезания писем.

— Попробуйте только, клянусь, вы об этом пожалеете! — орала я что было мочи, размахивая им.

Вертхаймер наклонился, взял чемодан в одну руку, шляпу в другую:

— Может быть.

Он повернулся, собираясь уйти, и я поняла, что этот человек не робкого десятка, если осмелился показать мне спину, потому что я была готова всадить в нее нож.

Но не всадила. Осталась сидеть за столом, часто дыша раскрытым ртом, как рыба, выброшенная на берег. Отдышавшись, я схватила телефонную трубку и позвонила своему адвокату Рене:

— Предъявляйте им иск! Я хочу аннулировать контракт. Подавайте на них в суд, наложите законный запрет, делайте все, что считаете необходимым. Я больше не хочу иметь с ними никакого дела.

Но, увы, поделать он ничего не мог. Более того, через неделю Рене позвонил и сказал, что Вертхаймеры действительно исключили меня из совета директоров и подали против меня встречный иск, обвиняя в клевете, и мне потребовалось несколько месяцев, чтобы опровергнуть обвинение. Я поклялась, что сделаю все, лишь бы отомстить им. Будь что будет, я освобожусь от пут Пьера Вертхаймера, даже если это будет мое последнее деяние в этом мире. Никто и никогда не обладал мной, я создала свое состояние собственным трудом, усилием своей воли я преодолела бедность и препятствия на пути к этому. И я отказываюсь быть заложницей этих негодяев из-за какой-то нелепой собственной оплошности. В глубине души я, конечно, признавала собственную непоследовательность. Еще несколько лет назад Бальсан предупреждал меня, чтобы я была осторожна, но я игнорировала его советы и второпях подписала этот несчастный контракт. Это была моя вина, но меня переполнял страх, что мною просто пользуются — это горькое семя было посеяно в Голливуде, — страх за свой спотыкающийся бизнес, а также гнев, что мой тяжкий труд и мое имя способствуют пополнению чужого банковского счета. Я ничего не видела, ни о чем больше не могла думать, только о том, что Вертхаймеры грабят меня, присваивают себе то, что по праву должно принадлежать мне.

Они стали моими врагами.

Меня окутало ядовитое облако ненависти. И вот в это время я познакомилась с Полем Ирибом. Представил его мне Бендор, хотя я о нем уже много слышала прежде. Поль Ириб — баскский карикатурист — иллюстрировал каталоги мод Пуаре, пока второй брак с какой-то богатой наследницей не позволил ему заняться еще и дизайном интерьеров. Бендор был поклонником его журнала «Le Témoin», основанного Ирибом еще до Первой мировой войны, но теперь прекратившего существование.

— Ты обязательно должна помочь ему возобновить издание, — предложил мне Бендор. — Он выработал совершенно новую концепцию журнала, а ты все время твердишь, что тебе нужно какое-нибудь новое дело. Займись этим, почему нет? Не сомневаюсь, журнал будет очень популярен.

Бендор знал, как задеть меня за живое, чем заинтересовать. И я согласилась встретиться с Ирибом в его новой мастерской на улице Фобур Сент-Оноре, недалеко от моего дома.

Меня приветствовал довольно импозантный мужчина с несколько грубоватыми манерами. Плотного сложения, как и Жожо Серт, лицом несколько бледнее, с пронзительным взглядом темных глаз за стеклами очков в металлической оправе; не красавец, конечно, но он подкупал какой-то потрясающей подлинностью характера, причем сам прекрасно понимал это.

Его композиции были изысканны, в частности ювелирные украшения, выставленные в застекленных витринах. Перед ними я задержалась надолго, очарованная их барочным стилем.

— Это я делал по заказу Международной гильдии торговцев бриллиантами, — пояснил он. — Если хотите, я отрекомендую и вас, маде-муа-зель.

Он старался произносить каждый слог отчетливо, и мне не могло не прийти в голову, что ему с большим трудом удается скрывать, что он не француз, а каталонец и его родной язык каталанский.

— А зачем? — спросила я. — Ваши украшения, конечно, очень красивы, но кто в наше время может позволить себе такую роскошь?

Однако в уме я уже обдумывала его предложение, тем более что он немедленно нашелся что сказать.