Мадемуазель Шанель

Лос-Анджелес оказался таким… ярким. Другого слова и не подберешь. Был еще только конец марта, а этот раскинувшийся на многие мили город так и сверкал под жгучими лучами солнца, белоснежный и просторный, прямо как декорация в кинопавильоне. Впрочем, все в Америке мне казалось большего размера, чем я привыкла видеть: здания и машины, толпы народу, количество товаров в витринах магазинов. Лос-Анджелес олицетворял собой это изобилие, поражая ревущими автомобилями, безбрежным океаном, бескрайними пляжами, заполненными юными мечтателями и теми, у которых все уже позади, и все это осеняла надпись «Голливуд», сделанная гигантскими буквами.

Прошло всего две недели, и я уже страшно скучала по Парижу. Простуда моя прошла не совсем. Мне жутко хотелось спрятаться вместе с Мисей куда-нибудь подальше в необъятном номере гостиницы «Шато Мармон», который Голдвин зарезервировал для меня, но надо было присутствовать на пышном приеме, где я, хлюпая носом, сидела рядом с ним, пока он представлял мне длинную вереницу своих кинозвезд. Меня удивило, какими худосочными оказались эти знаменитые сирены экрана в своих облегающих платьях из ламе. Они приседали передо мной в реверансе, заглядывали в глаза.

— О, мисс Шанель, я обожаю ваши модели, вы абсолютно мой модельер! — с придыханием сообщала каждая.

А для меня было очевидно, что они никогда в жизни не надевали ничего, что создано мной. Я могла бы посмеяться над отрепетированной нелепостью происходящего, если бы все силы не уходили на другое: как бы сейчас не чихнуть. Меня очень позабавило знакомство с Гретой Гарбо, чьи печальные глаза и на удивление большие ноги привлекли мое внимание, как, впрочем, и ее слова.

— Без вашего плаща и шляпы я просто никто, — шепотом сообщила она по поводу моего женского ансамбля для дождливой погоды.

Предполагалось, что я должна обшить ее к следующему фильму.

На следующий день я совершила экскурсию по съемочным павильонам Голдвина, где делают звуковое кино. Они были подобны неким подземным городам с рядами осветительных приборов вместо солнца. Впечатление было потрясающее. Иначе и быть не могло. Но все же не настолько, чтобы поверить в то, что это мое. Скорее наоборот, поскольку шли дни, мне нужно было читать бесконечные сценарии, чтобы понять и прочувствовать героев, для которых я должна создать одежду, и в душу мне постепенно закрадывалось чувство, которого я не испытывала уже давно: ощущение некой опасности.

Я знала, что мои модели делают свое дело. Тысячи женщин не могли ошибаться. Но можно ли перенести мои представления о строгости, сдержанности и гармонии на почву, где во всем процветала чрезмерность, где пышностью, роскошью и великолепием буквально все стремилось превзойти саму жизнь? Прочным фундаментом моей деятельности служило представление о некоем идеале; даже тогда, когда мои изделия очень подорожали, я не утратила веры в то, что мода еще не вполне мода, если ее не признали женщины с улиц. А тут от меня ждали разработки таких моделей, которые должны не только сохранять актуальность в течение двух лет, пока снимается фильм, но и приводить в восторг самих кинозвезд, которые должны будут носить их каждый день. Эти женщины были воспитаны на представлениях о том, что платья следует непременно украшать блестками и перьями, им до безумия нравится только все неестественно пышное и неумеренно роскошное.

Вот с какой дилеммой мне пришлось столкнуться, и, признаюсь, она меня крайне озадачила. С самого начала у меня возникло тревожное чувство, что ничего не получится, что меня ждет полный провал.

Но Голдвин был очень настойчив, он направо и налево знакомил меня с разными людьми, и их лесть просто ошеломляла. Оказывается, действительно, здесь, в Америке, я была настоящая легенда. Я подписала контракт на год при условии, что закончу работу уже в Париже и пришлю свои эскизы, а кроить и подгонять будут уже в Голливуде, и положила в карман миллион долларов гонорара.

Получив одобрение моделей для первого фильма, я потащила Мисю обратно в Нью-Йорк. Там меня опять атаковали репортеры, приходилось встречаться с редакторами разных журналов, освещавших мою работу.

Во время экскурсии по модным магазинам Нью-Йорка меня сопровождали представители журнала «Vogue». В самых дорогих универмагах на Пятой авеню я, к своему изумлению, обнаружила, что мои духи «№ 5» продаются так дешево и раскупаются так быстро, что непонятно, откуда берутся столь огромные их запасы. Нехорошие подозрения росли. Братья Вертхаймеры, с которыми я подписала контракт на десять процентов с продаж, благодаря моему имени, похоже, получали бешеный навар. Я решила по приезде в Париж проконсультироваться с адвокатом. Пусть Вертхаймеры не ждут, что я удовлетворюсь столь мизерным процентом, когда они так богатеют за мой счет.