Противостоять этому помогало наше взаимное доверие, которое сложилось и окрепло за многие годы в самых разных ситуациях – тот самый большой плюс совместной жизни и работы. Да, всякое случалось: и моменты увлечений, влюбленностей и у меня, и у Володи – наша долгая семейная жизнь вовсе не была всегда безоблачной. Но когда приходилось выбирать, решать: сможем ли мы оставаться вместе и дальше, – оказывалось, что у нас есть то главное, что нам всего дороже. Для меня крайне важно, что при всех различиях в каких-то принципиальных вопросах мы сходимся и хорошо понимаем друг друга. Когда мне трудно, Володя всегда рядом; он может быть сильным, надежным, и я могу на него положиться. Он также может быть мягким и добрым, не стесняется проявить свою нежность. Его забота обо мне иногда принимала очень трогательные формы: вот привыкла я в детстве засыпать под сказки, так Володя мне на ночь что-то подолгу рассказывал, словно убаюкивал… Мне кажется, что в мужчине это какие-то вещи взаимосвязанные. Потому что когда мужчина бывает злым, мелочным и равнодушным, по-моему, это указывает только на отсутствие ума и силы, на какой-то комплекс неполноценности, порождающий такую защитную реакцию – агрессивность, нежелание показать свою доброту и свою мягкость. А Васильев – вполне полноценный человек…
Сколько же он мучился с моим нелегким характером! Капризная была, упрямая! Ничего не пыталась в себе сломать или как-то себя изменить – всегда делала что хотела. Вот, например, курить начала: сначала так просто в поездках баловалась – ну как же, все курят, и я одну-две сигаретки выкуривала, а потом уже начала втягиваться. Володя с этим всегда боролся, хотя и сам курил. Он мне даже, когда предложение делал, сказал: «Мы поженимся, но ты бросишь курить!» Ничего не вышло… Сам он бросал курить по Марку Твену – раз сто! Иногда его хватало только на несколько дней, а когда готовил «Спартак», то не касался сигарет, по-моему, месяца три – что-то, значит, чувствовал. Дело в том, что Володя обладает совершенно точным внутренним индикатором. Если он брал сигарету и говорил: «Ой, я не могу курить!» – значит, заболевал. Если тянулся к пачке, – значит, выздоравливал. Я никогда не чувствовала ничего подобного: во всех больницах рядом со мной обязательно находилась моя пепельница; и когда у меня температура под сорок градусов поднималась, и когда я от воспаления легких лечилась – все равно дымила (может быть, только чуть меньше). И до сих пор я никуда не иду без пачки сигарет. А Володя – как-то после очередной болезни вдруг окончательно бросил…
Но это, пожалуй, единственный пример его разумного отношения к собственному здоровью. Всю жизнь, если у Володи поднималась температура, начинались воспаления и требовалось лечение антибиотиками – заставить его принять лекарство оказывалось абсолютно безнадежным делом! Даже нашей собаке в пасть было легче запихнуть таблетку! Только и отмахивался: «Само пройдет!» Васильев в гипсе по пояс и на костылях мог сесть в машину и поехать! А когда его останавливал гаишник, из машины сначала появлялись два костыля, потом загипсованный и недоумевающий Васильев: «А что я сделал-то?»
Лекарство принять его не заставишь, к врачам не загонишь, а уж в больницу уложить – и вовсе нереально! Всегда так было! Однажды, после очень тяжелой травмы, когда Володя сильно порвал связки (ему загипсовали всю ногу), я все-таки попыталась устроить его в стационар. Дома его лечить не удавалось – он ничего не слушал.