М. П. Одинцов

многих народных инструментах — на домре, мандолине, пиколе, хотя в семье никто не играл. Стал

старостой школьного оркестра народных инструментов. Самостоятельно освоил оркестровку, партитуру

расписывал на весь оркестр, который не раз получал призовые места даже на областных смотрах

художественной самодеятельности.

Мальчишка уверенно взрослел, мечтал и строил свою судьбу одновременно. И естественно, когда

раздался призывный клич «Комсомолец, на самолет!», он одним из первых откликнулся на него. Кто же, как не он, должен был «крепить наш первый в мире пролетарский флот»?

Через много лет Михаил Петрович вспомнил: «Как ни трудно жила деревня, она не была изолирована от

большого мира. Мужики, вернувшиеся с империалистической и гражданской войн, рассказывали про

танки и автомобили, про воздушные шары и дирижабли, но особенно много про аэропланы, с которых

летчики всех и все видят, стреляют и бомбят, наводя невероятный страх на врага. Эти немудрящие

рассказы очевидцев о крылатых машинах переплетались со сказками...

А потом как-то теплым летним днем неподалеку от родного села приземлился аэроплан. Михаил был [27]

в толпе людей, прибежавших из окрестных селений посмотреть на «чудо». Тогда впервые и увидел

летчика — человека, одетого в черную кожаную куртку, такие же брюки и шлем.

Самолет с широкими двухъярусными крыльями и автомобиль, что стоял близ него, источали

необыкновенно острый, непривычный запах и казались настолько нереальными, что пробрался к ним

вплотную и потрогал их. Вскоре уехал автомобиль. Минут через двадцать, обдав собравшихся пылью и

дымом, улетел аэроплан.

Толпа на лугу долго не расходилась. Каждый хотел рассказать соседям о диковинной машине, считая, что

именно он приметил самое главное.

Совершившееся и впрямь походило на чудесную сказку. Но она была столь далека от повседневной

деревенской жизни, что это событие не вызвало желания стать летчиком. И хотя тогда воочию убедился, что человек способен подняться в небо и летать подобно птице, пилот показался чуть ли не божеством, которому должно только поклоняться, но стать таким невозможно...»

Вот с таким представлением об авиации ему и надо было ответить на вопрос: как поступить? И он все же

в бесконечных рассуждениях с самим собой решил: фабрика и аэроклуб. В те времена учлеты — так

называли курсантов аэроклубов добровольного, массового, военно-патриотического общества

Осоавиахим — обучались без отрыва от производства.

Сложностей было немало: надо утром на полеты успеть, а начальник цеха не переводит в ночную смену, мастер тоже без особого желания отпускает на аэродром, ему план гнать надо. Уставшая голова часто

бунтовала, трудно было осваивать теорию полетов. Сплошные нелады с этой теорией были на первых

порах. Все путалось — аэродинамика, навигация, [28] военное дело, самолет, мотор, стрингеры, нервюры, элероны, лонжероны. Тысячи новых названий и понятий, не желающих укладываться в памяти.

А пилотская кабина? Сколько же там, оказывается, всевозможных приборов, рычажков, рукояток, кнопок

и тумблеров? В глазах рябит, в голове — ералаш, сумятица. Как же уследить за показаниями всех этих

штучек? Как со всем управиться? «Это же несколько пар рук и глаз надо иметь», — рассуждал Михаил, глядя грустно-зачарованно на все, когда первый раз сел в кабину самолета. Наблюдавший за ним

инструктор, у которого пальцы по приборной доске скользили, как у фокусника, с безошибочностью

пианиста, задавая самолету программу полета, сказал: «Не трусь, Миша, лишние глаза и руки не

потребуются. Просто нужно правильно внимание распределить. Показывают приборы норму — не

замечай их. А вот если какая-то стрелка дернется «не туда», тут уж не усни, мгновенно надо ловить

отклонение. Только отклонение!»

Немало тревожных дум передумал учлет Одинцов, прежде чем оторвался от земли, перед первым

ознакомительным полетом. Вот уже инструктор запустил мотор, а мысли роем мечутся одна тревожнее

другой: «Только бы не испугаться. Ведь раньше вроде бы не боялся высоты. На деревья и колокольни

лазил. Был на Семи Братьях под Нижним Тагилом. Прыгал с парашютной вышки и в воду. .»

Вырулили. Самолет побежал вперед. Неожиданно земля стала быстро «проваливаться». Значит, взлетели.

Послушная воле инструктора, зеленокрылая птица продолжала набирать высоту. Вид на землю в ясный

чудесный весенний день при спокойном полете просто восхищал. Трудно сравнить с чем-то его

тогдашнее состояние. Бескрайние просторы вокруг. Взору открылась огромная рельефная

топографическая [29] карта. Картина! А потом... Инструктор привел самолет в зону и начал пилотаж.

Тут уж от внутреннего ликования и следа не осталось. Все, о чем говорили на земле, чему наставляли, мгновенно вылетело из головы. Инструктор что-то кричал в переговорную трубку, что-то объяснял, но

смысл слов его Михаил не воспринимал. Вцепился намертво руками в борта кабины и широко

раскрытыми глазами мир не узнавал. Ничего понять не мог: когда У-2 делал вираж, когда — боевой

разворот, какой из маневров совершал — петлю или штопор. Земля то с одного, то с другого борта