M/F

Виттиг-стрит, Бакли-авеню. Я вновь и вновь повторял про себя, занимаясь поиском Сиба Легеру: От собственной плоти его, его собственной плоти. Прямо какой-то каннибализм. Я сказал, что пойду купить мяса, но эта фраза отбила весь аппетит к мясу. В воображении возникла такая картина: одетый в белое почтальон, вроде как почтальон, идет по какой-то длинной улице, перебирает письма в руках, склонив голову набок, читает адреса. Сейчас он вручит мне официального вида конверт, который я вскрою трясущимися руками, уже зная, что там внутри, — там внутри официальное уведомление о моем сумасшествии в одной-единственной короткой фразе, отпечатанной крупным шрифтом, исключительно прописными буквами. Сумасшествие как венец остального наследия. У нее, у Катерины, был всего-навсего краткий спазм, острый приступ, скажем так, ситуационного безумия. Сейчас она в здравом уме; хочу ли я тоже быть в здравом уме? Если я сумасшедший, то быть в здравом уме, вероятно, должно означать, что мне придется стать точно таким же, как Ллев. Мне нужен был Сиб Легеру. Отчаянно нужен. Я спрашивал у прохожих, не знают ли они, где хранятся работы Сиба Легеру. Но они не знали и знать не хотели. Смотрели на меня так, словно им было известно, что я сумасшедший. Почему я не как все? Почему меня не занимает поддельное чудо и охота за убийцами чуда истинного? Все они были настороже, все в праздничном настроении. От собственной плоти его, его собственной плоти. Двойной страх зажег в них желание жить и радоваться, ибо жизнь полна благодатных сюрпризов.

Собственной плоти его. Я содрогнулся над конформистским порядком Крейг-роуд, где супермаркет был единственным поставщиком продовольствия для двух сплошных рядов одноквартирных жилых домов, примыкавших вплотную друг к другу на длинной и ровной улице без единого деревца под зловеще голым солнцем. Земля в виде песка и пыли, не удерживаемая растительностью, закружилась на ветру и попала мне в глаза. Полные слез, они были готовы принять механический раздражитель, как детонатор для взрыва отчаяния, который бы разрядил все мое напряжение. Но вокруг было слишком уж много радостных покупателей. Мясо. Не буду покупать здесь мясо. Я свернул на улицу Покока, потом — налево, на Росс-Кресент. Нин-стрит, Вентура-стрит, Редверс-лейн. Никто не знал Сиба Легеру. Я добрался до небольшого скопления маленьких магазинчиков: канцелярские товары, все для рукоделия, мясная лавка. В витрине у мясника лежал замороженный филей, из Аргентины, вне всяких сомнений, весом около шести фунтов. Вот его я и возьму. От собственной плоти его. Моя душа алчет большого, как следует прожаренного ростбифа.

— Сиб Легеру?

— Кто? Чего?

Мясник печально покачал головой, взвешивая кусок. Он был тощим, как и многие мясники. Может быть, язвенник. Среди ножей и секачей лежала пачка «Стамс». А потом его словно скрутило внезапным спазмом прорезавшейся памяти:

— Ключ у табачника, говорите? Пять долларов тридцать.

— Да, да, да.

— Ли. Спросите у Ли. Шадвелл-Парк-роуд. Сразу за Индовинелла. Знаете, где это?

— Да. Да, да, да.

Я вышел с куском мяса, завернутым в три газеты. Наконец-то хоть что-то начало проясняться. Я вернулся на улицу Индовинелла, причем нашел ее не без труда. Сперва занести ледяное мясо, пусть оно выпустит воду. А потом… Я нес его быстро и осторожно, как бомбу с часовым механизмом, которая уж скоро должна рвануть. А потом у меня за спиной мелодично рыгнул автомобильный гудок. Я обернулся: полицейский патруль. Похоже, в связи с сегодняшними чрезвычайными событиями, поставившими на уши всю полицию, та обрела сверхчувствительность и тоже мыслила в терминах тикающей взрывчатки. Я остановился, машина тоже остановилась. Это был очень красивый, ярко-красный автомобиль, отполированный почти до зеркального блеска. Водитель в обязательных темных очках не вышел наружу. Зато вышел вчерашний сержант, а за ним — скелетообразный констебль в темных очках. Я подумал: «О Боже». Кобура у обоих лоснилась на солнце, переливаясь жирным блеском. Сержант, который, кажется, отрастил под глазами еще больше слоновьих складок, сказал:

— Так. Урок, стало быть, до сих пор не усвоил?

— Вы о чем говорите? Какой урок? Есть закон, запрещающий людям ходить по улицам?

— Да, — ответил сержант. — В безнравственных целях, как всем известно. Но мы, собственно, для того и нужны, чтобы пресекать наглые выходки и глупые шутки, правильно? Твоя матушка очень расстроилась. Звонила нам, извинялась. И специально просила нас проследить, чтобы ты оставался там, где тебе следует быть, то есть там, где она за тобой присмотрит.

Значит, Ллев, как и следовало ожидать, ничего не сказал ей о встрече со своим, как ему представлялось по глупости, образом и подобием, хотя на самом деле это он был дурацкой пародией на меня. Ллев так и не угомонился. Надо быть осторожнее, а то меня опять примут на Лльва.

Я сказал: